И тем удивительнее было узнать, что после выборов, после того, как Владимир Алексеевич не набрал даже процента своих сторонников, он… говорят… подал заявление, чтобы его приняла в свою семью… «неумеха» НДР.

Почему? Отчего? Опять же как представитель рядового строя обывателей честно признаюсь — и этого не могу схватить своим, видно, закостенелым умком. Не могу и все…

Что случилось? Почувствовал ли слабость позиции «волка-одиночки»? задумался в один прекрасный час заката о возможных удовольствиях, которые грядут от «супружества» со всесильным Газпромом? Или что?

Но возвращаюсь в «предреволюционные» дни, когда Владимир Алексеевич шел в бой под собственным флагом.

Еще одно письмецо из тех времен, но по-своему злободневное и вечное:

Оказалось, еду я не одна, а с голландскими телевизионщиками. Нас рассадили по двум уютным микроавтобусам каких-то там импортных кровей. Голландцев было трое, включая оператора. При них — наша девушка-переводчица. Октябрь 1996 года.

Почти тотчас же мы и тронулись в сторону дачной Салтыковки. Но я-то догадывалась — мчимся на хорошей скорости в красивую жизнь, в заповедный уголок, где ожидают сюрпризы, где будет трудно сдержать восторженные «ах!» и «ох!»

Голландцы едут молчком, лишь изредка бросая какие-то реплики по поводу несущихся мимо в багрец и золото одетых берез и кленов, деревянных домиков с мезонинами и прочих примет российского быта… Если бы кто-то из них отличался красотой — я бы об этом сказала. Но мужчины эти имели настолько заурядную внешность, что даже как-то обидно было… Вообще женщине, сколько б долго ни жила она на земле, как я заметила, то и дело не хватает то мужской красоты, то мужественности… Хотя бы для погляда…

Ну Бог с ними, голландцами. Уж какие есть, такие и есть. Другое дело — интересно же, что они там собираются снимать? Что должно привлечь их телевизионное внимание? Какое задание получили они от начальства?

Александр втолковывал мне:

— Учтите, Брынцалов давным-давно не был маленьким человеком. Он в Черкесске возглавлял трест, где работало пятнадцать тысяч человек. Кстати, — улыбнулся, — эта цифра для него какая-то магическая. И пчелосемей у него было пятнадцать тысяч, и работников на «Ферейне» — столько же.

— Александр, он ведь в Москву приехал совсем недавно, в восемьдесят восьмом? — тяну свое.

— В восемьдесят восьмом.

— И в какие-то считанные годы уже миллиардер?

— Понимаешь, это человек колоссальной энергии и одного-единственного, но точного рывка. Он очень удачно вложил свои деньги, которые заработал на пчелах и зверях… Он в подвале того самого дома, который ему еще государство дало, разводил песцов. Говорит: «Не успевал шкуры обрабатывать, у меня их скупали живьем, песцов».

— Все сам, своими руками? Или все-таки был кто-то?

— Сначала сам, потом, говорит, помогали ему. Ну, рассказывает, что дело это нелегкое — мороженую рыбу приходилось раздирать руками, иногда до крови просто обдирал ногти. Не чурался тяжелого труда, нет. Но вообще, мне кажется, с чего бы он ни начал — довел бы до ума. Все равно стал бы явлением. Понимаешь, это человек, который умеет отдавать приказы, как он говорит, шепотом.

… Что мне мерещилось, когда я воображала это — «дача миллиардера В.А. Брынцалова»? Ну нечто большое, светлое, просторное, ну что-то похожее на виденное в загранфильмах про самых богатых. Ну, естественно, где-то тут должен был сиять нетленной лазурью бассейн.

И каково же было мое удивление! Небольшой, в сущности, коттедж предстал взору, краснокирпичный, в три этажа. У немецких сельчан я видела и побольше, поосанистее…

Голландцы, едва остановились наши машины, тотчас выскочили внимать и попросили посторонних убраться с первого плана. А на первом плане, перед коттеджем зеленел ровнехонько подстриженный газон и высился каменный забор с железными воротами — вход на территорию дачи. Очень хороши, высоки, ярколисты были тополя вокруг, словно бы тоже сотворенные в момент согласно пожеланию Владимира Алексеевича.

Пока голландцы нацеливали объектив туда-сюда, я оглядывала дачу и дом справа, закрытые кирпичным забором от любопытствующих глаз.

— Александр, что это справа?

— Дом для охраны и прислуги. И там же гараж.

— А почему нас не встречает никто?

— Как же никто? — Александр посмотрел на меня с легким недоумением.

Ну да, охранник в темном и еще один у ворот тщательно, придирчиво разглядывают нас. Когда же голландцы закончили съемку подъездных путей к этой невеликой крепости, охранники отворили железные ворота и мы вошли на территорию дачи, появился еще один охранник, там, в двери двухэтажного дома, предназначенного частично для этих ребят.

Вообще ощущение было не из приятных. Ну, наверное, играл свою роль так называемый «советский менталитет». Когда на тебя, не очень-то и стесняясь, глядят холодноватые, без всякого выражения глаза вооруженных парней, делается как-то очень не по себе. Чуешь невидимую, непереходимую черту между собой и некой особой, может высшей, цивилизацией.

А голландцы теперь уже снимали во дворе, и все мы, посторонние, старались не попасть в кадр, ибо им надо было показать своим телезрителям некое безлюдное пространство, строения, так сказать, в чистом виде.

Что мне понравилось с первого взгляда внутри крепостцы? Красивые черные решетки на окнах дачи… И еще зеленый газончик между двумя домами.

Александр мне сказал:

— Посмотрите вон туда. Там шашлыки готовят.

Посмотрела. Что-то вроде грота, белый стол и белые стулья, привалившиеся к нему спинками, видимо, спрятанные от дождя. Отдыхающие вещи, которые пока не у дел.

А на лужайке — детские качельки… И еще яркий предмет — вроде надувного круга… Да! И бассейник невеликий, ну совсем невеликий, и в нем плещется серая осенняя вода… И вообще вдруг от всего этого безлюдья и малости, урезанности, обрамленной кирпичной высокой стеной, на меня вдруг явственно пахнуло какой-то печалью и временностью, какой-то надуманностью и ненастоящностью, да простит меня великодушно «Великий и Ужасный» Владимир Алексеевич!

И еще эти качельки, покачивающиеся под ветром… И еще эти выстроенные в рядок у цоколя дома редкие, осыпающиеся розы. Одним словом — не на чем глазу понежиться и словно бы «кого-то нет, кого-то жаль, и чье-то сердце мчится вдаль».

Я с чисто женской въедливостью допытываюсь у Александра:

— Здесь их дети играют?

— Конечно.