Только я вот, опять же как женщина, а значит, существо вредное, лезущее то и дело куда его не просят, спросила всезнающего Александра:

— А где здесь вентиляция?

Добросовестно пошарил глазами, не нашел, пожал плечами.

Мне же подумалось: как же это упустил вездесущий Владимир Алексеевич, каким же нужно обладать сверхздоровьем, чтобы изматывать свое тело в этом помещеньице, где так казенно, невкусно пахнет и ниоткуда не бьет живительная струя свежего воздуха и ни краешка неба не видать!

Ну да какое же мое свинячье дело!

Впрочем, раз я сподобилась сие увидеть — как не покумекать, даже если и не просят…

В последний раз прошли под последней люстрой, свисающей с низковатого потолка так доступно, что, кажется, при желании можно с ней поцеловаться, и опять очутились на улице…

Судя по вопросам переводчицы, я поняла, что голландцы рассчитывали снять уж если не саму Наталью Геннадиевну, то хотя бы ее детишек. Но им Александр объяснил:

— Сейчас дети спят…

Стало быть, таинственные дети и таинственная Наталья Геннадиевна остались для нас где-то там… А мы прошли поблизости, что-то увидев и поняв, а что-то недоглядев и только догадываясь, к чему это и о чем то…

Однако «красивая жизнь» миллиардера В.А. Брынцалова на всем этом, что было нам показано, вовсе не оборвалась.

— Едем смотреть новый дом, который дарит Владимир Алексеевич своей жене, — сказал неутомимый пресс-секретарь.

Сели в машины, поехали. Высадились возле монументального кирпичного строения этажей в пять, похожего то ли на будущее административное здание, то ли на замок. Оно находилось пока в том самом далеком от совершенства состоянии, когда только что воздвигнуты стены, в пустых провалах окон гуляет ветер, кругом лежат стройматериалы и пахнет сыростью. Голландцы тотчас же принялись снимать…

Кстати, забыла упомянуть одну деталь, связанную с посещением той, обжитой дачи. Один из иноземцев, когда мы все вышли из столовой, где над длинным столом чуть внаклон темнело деревянное «полотно» «Тайной вечери», сотворенное безымянным талантливым мастером, — остался там, с Евангелием в руках для одинокой молитвы… И молился довольно долго.

В этой же недостроенной громадине наши голоса гулко отдаются от стен, здесь легко потеряться в обилии будущих комнат и залов.

На последнем, верхнем этаже приятно пахнет деревом и еще борщом. Золотистыми деревянными панелями закрыт потолок и покатые стены. Здесь же за столом обедают рабочие. Горячий, с парком борщ, котлеты горкой. Чувствуется добротная, сытная пища. И лица веселые, довольные.

— Ах, как хорошо у вас тут! Какое красивое дерево! — говорю я.

— Из Италии везли! — бойко и чуть горделиво отвечает один из них.

— А что, у нас в России такого не нашлось?

— Видно, не нашлось, — и беспечально объясняет, — весной все это дерево отдерем и выбросим, надо будет крышу делать.

— Как так?!

— А так…

Между тем Александр стоит с голландцами у окна и через переводчицу объясняет им:

— Владимир Алексеевич называет этот дом Наташиным… Он хочет, чтобы здесь ей было хорошо, удобно, уютно. Вон там, вдали, видите, пруд? Он хочет, чтобы дом стоял не в окружении маленьких частных строений, как сейчас, а в парке, в саду. Поэтому он собирается скупить все дома, что стоят вокруг, очистить, так сказать, дорогу к пруду. Чтобы этот дом занимал не восемь-десять соток, а много места. В пруд собирается рыбу запустить, а предварительно его очистить. Чтобы жить и радоваться жизни.

— А куда денутся люди из домов, которые вон там и вон там? Куда они выселятся? — интересуются голландцы.

— Владимир Алексеевич это продумал, — отвечает Александр. — У него была возможность либо надавит на местных чиновников, которые бы сами выселили это население, или поступить как настоящий капиталист-социалист. Он выбрал второй путь, предложил людям, которые живут поблизости от этого его нового дома, — новые коттеджи, двухэтажные, со всеми удобствами здесь же, в Салтыковке. Вон в то окно видны дома, которые он построил уже и где живут. И электричество провел, и заасфальтировал дорогу… Все за свой счет.

В окно действительно видны новенькие кирпичные дома. Впрочем, я видела их по телевизору. Репортеры просили новоселов сказать что-нибудь о том, как им нравится новое жилье, и те об этом говорили, кто более складно, а кто и не очень.

— Александр, а все переселенцы славят Владимира Алексеевича? Все довольны? — интересуюсь. Потому что это и впрямь интересно — явились внезапные, посторонние люди и в угоду своему капиталистическому капризу сломали пусть старенькое, но родное, родовое, привычное жилище… Это же, крути не крути, а сюжет, близкий к знаменитой распутинской «Матере»…

— Знаешь, — отзывается Александр, — чем больше он, Брынцалов, тут делает, тем меньше довольства. Вообрази — голосовали за Зюганова!

— Эти самые осчастливленные?

— Ну! Дарит дом, говорит: «Вот тебе дом. За кого будешь голосовать?» Тот говорит: «За коммунистов». «Почему?» Отвечает: «Потому». Кстати, здесь, в Салтыковке, Владимир Алексеевич построил для своих родственников, для друзей семь хороших домов. Повторю: это человек общинный. Он хочет, чтобы было хорошо не только ему, но всем близким, всем тем, кто всегда был с ним вместе, помогал, сочувствовал. Он помнит добро.

Далее Александр повел голландцев демонстрировать широкую, в будущем явно парадную лестницу и сообщил как бы между прочим:

— Вообще стоимость этого дома восемнадцать миллионов долларов. Коробку делали югославы, те самые, которые строили цеха на «Ферейне». Очень хорошие строители. А вот по этой лестнице будет нестись водопад…

— Как так?!

— Не настоящий, голографический. Вообрази — гости поднимаются по ступенькам в кипении водопадных струй… А вон там будет бассейн… А вон там спортивный зал… А вон там…

Рабочие, я заметила, чуть усмешливо наблюдали на нами и прислушивались к словам пресс- секретаря.

— Ну как вам все это? Работа на миллиардера и его жену? — не утерпела, спросила.

— А чего? — ответил уклончиво один из них, пожав плечами. — наше дело маленькое…

И вот тут хочешь не хочешь, но задумалась невольно не только о происходящем вширь и вглубь процессе созидания замков-дворцов для отдельно взятых новоиспеченных миллиардерш, но и о формовке всякого рода слуг для них, лакеев, рабочих, коим предписано исполнять все их миллионерско- миллиардерские пожелания. И сколь недолго вращалась я, так сказать, в этой «высшей сфере», а не могла не заметить, трудно, ох как трудно перековываться недавнему советскому человеку в услужителя барской воли. Тем более что все эти люди где-то про себя уж непременно держат колючее, язвительное, с молоком матери всосанное — «гляди на них, из грязи да в князи». Юморок в глазах на вопрос о «хозяевах» я замечала не только у строительных рабочих дворца-замка с намеченным голографическим водопадом, но и в глазах другой обслуги. И вывела, вероятно к огорчению миллионеров-миллиардеров, что нет как нет к ним почитания у набранных там-сям лакеев-швейцаров и тому подобного.

Вообще, это весьма непростое занятие для «новых русских» — создать класс такой обслуги, чтоб она не только расторопно исполняла всякого рода поручения, но и при этом не насмешничала про себя, несмотря на свои самые хорошие заработки, над добычливыми, хваткими хозяевами, разбогатевшими в рекордно короткие сроки.

Хочешь не хочешь, а такие «лакеи» все одно соглядатаи в доме, все равно в той или иной степени твои, пусть пассивные, но недоброжелатели. Уж по одному тому, что ты су мел ухватить больше, чем не только тысячи других, но миллионы. В русском народе все гуляет известная пословица: «От трудов