«Уйти от скуки».

«Уход. Ты уже говорил».

«Общение. Быть вместе с друзьями», — сказал я.

«Причина, чтобы пойти, но не чтобы смотреть фильм. Все равно это развлечение. Раз».

И чтобы я там ни предлагал, все укладывалось в эти две причины; люди смотрят фильмы ради забавы, или ради новых знаний, либо ради того и другого вместе.

«И фильм — это вроде как наша жизнь, правильно, Дон?»

«Да».

«А тогда почему некоторые выбирают плохую жизнь, как фильм ужасов?»

«Они не просто приходят на фильм ужасов ради забавы, они с самого начала знают, что это будет ужасный фильм», — ответил он.

«Но почему?»

«Ты любишь фильм ужасов?»

«Нет».

«Но некоторые ведь тратят уйму денег и времени на то, чтобы посмотреть ужасы, или дурацкие мюзиклы, которые другим кажутся скучными и пустыми?» Он дал мне возможность ответить на этот вопрос.

«Да».

'И ты не обязан смотреть их фильмы, а они не обязаны смотреть твои. Это называется словом «свобода».

«Но почему людям хочется, чтобы их пугали? Или нагоняли на них тоску?»

«Потому, что они думают, что они заслужили это за то, что сами пугали кого-то, или им нравится чувство возбуждения, сопутствующее страху, а может быть, они уверены, что все фильмы просто обязаны быть такими тоскливыми. Можешь ли ты поверить, что большинство, по причинам достаточно веским для них, получают искреннее удовольствие от уверенности, что они беспомощны в своих собственных фильмах? Нет, ты не можешь поверить».

«Нет, не могу».

«Пока ты не поймешь это, ты будешь продолжать удивляться, отчего некоторые несчастливы. Они несчастны потому, что они сами решают быть несчастными. Ричард, это так!»

«Гм».

«Мы — задорные и озорные существа, веселые дети Вселенной. Мы не можем умереть, и нам, как и иллюзиям на экране, ничто не может повредить. Но мы можем поверить в то, что нам очень плохо, и представить это в самых ужасающих и мучительных подробностях, на какие только способны. Мы можем поверить в то, что мы жертвы, что нас убивают, или что мы сами кого-то убиваем, и что мы — лишь пешки в борьбе Милостивой Судьбы и Злого рока».

«У нас много жизней?» — спросил я.

«Сколько фильмов ты посмотрел?»

«Ага!»

«Фильмы о жизни на этой планете, о жизни на других планетах; все, что имеет пространство и время — лишь фильм и иллюзии», — сказал он. «Но, пока что в наших иллюзиях мы можем многому научиться и неплохо позабавиться, правда?»

«А как далеко ты проводишь эту аналогию с фильмами?»

«А как далеко тебе бы хотелось? Ты сегодня посмотрел фильм отчасти от того, что я хотел его посмотреть. Многие выбирают себе жизни потому, что им нравится быть и работать вместе с друзьями. Актеры из сегодняшнего фильма и раньше играли вместе — „раньше или позже“ — это зависит от того, какой фильм ты посмотрел первым; ты даже можешь видеть их на разных экранах одновременно. Мы покупаем себе билеты на эти фильмы, платя за вход своим согласием поверить в реальность пространства и реальность времени… Ни то, ни другое не истинно, но тот, кто не хочет заплатить эту цену, не может появиться на этой планете, или вообще в любой пространственно-временной системе».

«А есть такие люди, которые совсем не имели жизней в пространстве-времени?»

«А есть такие люди, которые совсем не ходят в кино?»

«Понял. Они учатся иначе?»

«Ты прав», — сказал он, довольный мною. «Пространство-время — это довольно примитивная школа. Но многие держатся этой иллюзии, даже если она и скучна, и они не хотят, чтобы в зале зажгли свет раньше времени».

«А кто сочиняет эти фильмы, Дон?»

«Ну не странно ли, как оказывается мы много знаем, если начнем спрашивать самих себя, а не других? Кто сочиняет эти фильмы, Ричард?»

«Мы сами», — сказал я.

«А кто играет?»

«Мы».

«А кто оператор, киномеханик, директор кинотеатра, билетер, кто смотрит за всем этим? Кто волен выйти из зала в середине, или в любое время, когда захочет, изменить, весь сценарий, кто волен смотреть один и тот же фильм снова и снова?»

«Дай-ка подумать», — сказал я, — «Любой, кто захочет?»

«Ну, не достаточно ли тут свободы для тебя?» — спросил он.

«И поэтому фильмы так популярны? Потому, что мы инстинктивно знаем, что они так схожи с нашими жизнями?»

«Может быть и так, а может и нет. Да это и не важно. А что представляет собой кинопроектор?»

«Наш мозг», — сказал я. «Нет. Воображение. Это — наше воображение, как бы его не называли».

«А что такое сам фильм?» — спросил он.

«Вот этого я не знаю».

«То, что мы согласны допустить в наше воображение?»

«Может быть и так, Дон».

«Ты можешь держать бобину с фильмом в руке — он весь тут: начало, середина, конец — все сжато в одну секунду или одну миллионную долю секунды. Фильм существует вне времени, записанного на нем, и если ты знаешь, что это за фильм, ты знаешь в общих чертах, что там должно случиться, еще до входа в кинотеатр: там будут битвы и волнения, победители и побежденные, любовь и несчастье ты знаешь, что все это произойдет. Но для того, чтобы тебя захватил и унес этот фильм, для того, чтобы полностью насладиться им, тебе надо вставить его в проектор, и прокрутить его через объектив кадр за кадром; для того, чтобы погрузиться в иллюзию, обязательно необходимо пространство и время. Поэтому ты платишь свою монетку, и получаешь билет, и устраиваешься поудобнее, и забываешь о том, что происходит за стенами кинозала, и кино для тебя начинается».

«И никто на самом деле не страдает? Вместо крови — лишь красная краска, и слезы от лука?»

«Нет, это настоящая кровь», — сказал он. «Но судя по тому, как это влияет на наши истинные жизни, это все равно, что киношная кровь из кетчупа».

«А реальность?»

«Реальность божественно индифферентна, Ричард. Матери все равно, какую роль играет ее дитя в этих играх: один день он — „злодей“, другой день он — „сыщик“. Абсолют даже не знает о наших иллюзиях и играх. Он знает только Себя, и нас в своем подобии, совершенных и законченных».

«Я не уверен, хочу ли я быть совершенным и законченным. Расскажи о скуке…»

«Взгляни на небо», — сказал он, и от столь резкой перемены темы, я невольно взглянул на небо. Там высоко-высоко летели перистые облака, и восходящая луна серебрила их края.

«Прекрасное небо», — сказал я.

«Оно совершенно?»

«Конечно, Дон, небо всегда совершенно».

«Ты хочешь сказать, что несмотря на то, что небо меняется каждую секунду, оно всегда