— В общем, тебе я не подхожу! Хорошо! — Сергей встал, бархатная коробочка отлетела к краю стола.

— Тебе не кажется, что ты хочешь сразу и много?

— Кажется!

— Тогда не надо сцен с раскидыванием ювелирных изделий. Это как-то слишком… навязчиво.

— Согласен. — Сергей встал. — Можно я тебя поцелую? На прощание?

Прощальный поцелуй не получился. Точнее, поцелуй получился, но он не был прощальным. Как только их губы встретились, Лизавета растаяла. Когда влюблен, бывает такое внезапное головокружение с дрожью в коленях и холодком в позвоночнике, что забываешь обо всем. Такой поцелуй не может быть последним, губы сами тянутся к губам, и доводы рассудка отступают.

— Милая… — Сергей слегка задыхался. — Никому тебя не отдам. Верь мне!

— Не могу!

— Не можешь или не хочешь? Честно, я даже думать не думал, что тебя приплетут к этой грязной истории. — Он крепко обнял ее. — Все пройдет, поверь мне! Все будет хорошо.

— Тоже мне царь Соломон! — Лизавета попыталась оттолкнуть Сергея.

— Я не Соломон, я еще только учусь и могу точно сказать: я не потяну триста жен и шестьсот наложниц. Мне нужна одна жена, и это ты!

Лизавета судорожно придумывала достойный ответ. Трудно сопротивляться мужчине, который так тебе нравится.

— Прекрати, ты пользуешься…

— Не будь глупой, мы созданы друг для друга. — Объятие стало еще крепче. — И вообще, помолчи хотя бы пять минут, а то я на всю жизнь разочаруюсь в интеллектуалках.

Лизавета закрыла глаза.

— Вот и умница… — Сергей слегка ослабил железное кольцо объятий. — Ты устала, ты устала от недомолвок, от необходимости бороться со всякой мразью один на один. Так вот, заруби себе на носу, теперь ты не одна, теперь рядом всегда буду я… Дай руку…

Он все— таки извернулся и надел ей на палец обручальное кольцо. Лизавета почти не сопротивлялась.

— Маленькая моя, у тебя был очень трудный день. И я не смог тебе помочь… Но обещаю, на самом деле обещаю сделать все, чтобы…

— Я и впрямь устала…

— Тогда пойдем спать. Я тебя побаюкаю… — Он целовал ее глаза, щеки, шею. Целовал жадно, судорожно. — Все будет в порядке, вот увидишь, все будет хорошо… — Целовал нежно и настойчиво. Масон, ворчливо мяукнув, спрыгнул с тахты, на которой Лизавета успела постелить еще до вторжения лондонского друга. — Мы теперь вместе, вспомни, как нам было хорошо в Лондоне, Уэльсе, Будапеште. И теперь нам всегда будет хорошо…

Если бы Сергей был грубым, если бы он требовал, а не просил, если бы он… Но Сергей с самого начала не был мужчиной, которому надо просто самоутвердиться. И поэтому с ним было трудно и легко одновременно. Трудно — потому что он умел настоять на своем. Легко — потому что он был чутким и заботливым, с ним нельзя было воевать, зато ему легко было подчиняться.

— Ложись, милая, я тебя побаюкаю. — Сергей присел на краешек тахты и поправил подушку, на которую Лизавета уже уронила голову. — Пусть тебе приснится наша будущая жизнь, счастливая и безоблачная…

Под эти слова Лизавета и заснула, причем, засыпая, была уверена, что благополучно проспит сутки, до следующего утра. Не получилось…

Арслан остался на чердаке один. Он чувствовал себя растерянным. Он даже не слышал, как и когда ушли его соседи — этот русский недоносок Серега и выпендрежник Стив, который только и умеет, что распоряжаться. А сам небось ни одной бомбы не взорвал реальной, такой, чтобы после взрыва на камнях и деревьях остались лохмотья вражеского мяса. Сопляк. Не мужчина.

Мужчина. Для Арслана это был единственный возможный комплимент. Быть мужчиной являлось целью и смыслом существования. Так повелось из века в век. Он помнил рассказы деда, помнил наставления отца: «Можно все, только надо оставаться мужчиной. Всегда и при любых обстоятельствах». Первое слово, услышанное Арсланом, было «мужчина». «Ты мой маленький мужчина», — шептала ему мать. «Ты мужчина, терпи», — говорила бабушка, когда он падал с дерева или прибегал с разбитой коленкой.

Мужчина не должен плакать. Мужчина не может быть слабым. Мужчина держит слово, если он дал это слово своим.

«Свой» — второе ключевое слово. Как и почему надо отличать своих от чужих, Арслану втолковывали с детства. Своему можно верить, чужому нельзя, у своего нельзя украсть, своего нельзя убить. Эти заповеди не имели никакого отношения к традиционным: «не укради», «не пожелай жены ближнего», «не убий». Специалист по этнопсихологии первобытных народов сказал бы, что моральные установки Арслана восходят к эпохе военной демократии, когда выжить можно было только вместе, когда слово «чужой» и уж тем более слово «другой» заменяли понятие «враг». В те достославные времена молодежь, чтобы добиться уважения, ходила в набеги на соседей. Уважение измерялось количеством отрезанных голов, угнанных овец и лошадей. Добытое в бою богатство тратилось на пиры для соплеменников, что тоже способствовало укреплению авторитета. И было святое правило — для своих одно, для чужих другое. Так было в Шотландии и в отрогах Гималаев, так было на среднеевропейских равнинах и за Дунаем. Всюду было. Кое-где осталось.

Если бы Арслан услышал эти высокоумные рассуждения этнопсихолога, он, скорее всего, обиделся бы, прежде всего потому, что его назвали первобытным. Он учился в школе и помнил картинку из учебника истории: возле костра греется веселая первобытная семья — мама, папа и детеныш, все трое с ног до головы покрыты шерстью, лбы скошенные. Зачем же так называть Арслана? Незачем. И вообще, зачем вести длинные беседы, рассуждать и сомневаться, когда следует действовать?

Именно поэтому Арслану скучно было учиться и нравилось воевать. Вот и здесь, на этом дурацком чердаке в дурацком городе, он страдал и маялся, и уроки надменного Стива ничуть его не развлекали. Он приехал, потому что так велел командир, приказы которого надо выполнять. А дело было всего лишь раз, когда человек, которого идиот Серега называл хозяином, распорядился подчистить концы. Две недели бездействия и два часа дела. КПД для мальчишек. Арслан же — мужчина с рождения.

Исчезновение Стива и Сереги его ничуть не обеспокоило. Нервничать, переживать, подозревать? С какой стати? Будет реальный повод для беспокойства, тогда и надо снимать проблему. Все остальное — рефлексия.

Разумеется, Арслан так не думал, он и не ведал, что есть такое слово — «рефлексия». Он просто жил по этим правилам. Арслан встал, оделся, сделал чай и лег обратно, уже одетый. Если нельзя действовать, надо отдыхать. Первая заповедь на войне.

Отдыха не вышло. Кто-то постучал в дверь.

Следуя строгой инструкции, Арслан должен был затаиться и сделать вид, что чердак пуст. Но стучавший знал условный сигнал. К тому же Арслана бросили без объяснения причин, что тоже противоречило инструкции. Зачем же отказывать себе в небольшом развлечении? Арслан пружинисто вскочил с узкого дивана и открыл дверь.

На пороге стояло именно развлечение. Давешняя девица в черных колготках и черной коротенькой юбке, открывающей довольно увесистые ляжки.

— Привет? Не скучно?

— Не знаю. — Арслан отступил в глубь комнаты, приглашая девушку войти.

Она воспользовалась приглашением — продефилировала туда-сюда два раза, покачивая бедрами.