это уже обсуждали.

— Ты передумаешь. — Сергей придвинулся совсем близко, почти вплотную. Лизавета сделала шаг в сторону.

— Это вряд ли!

— Почему? Нет, ты скажи — почему? — Классический мужской вопрос. Его задает окончательно спившийся алкоголик, когда жена указывает ему на дверь, задает магнат шоу-бизнеса, когда раскрученная на его деньги подружка-певичка решает уйти к гитаристу, задают брокеры и грузчики, академики и краснодеревщики. Вопрос, на который нельзя ответить, не ранив мужское самолюбие. Странные существа мужчины. Бросают на произвол судьбы, исчезают без объяснений, сводят с ума молчанием, а потом, в удобное для себя время, здрасьте-пожалуйста — прошу под венец. А ведь Сергей еще из лучших. Что такому объяснишь?

— Не хочу! — Лизавета попыталась поднырнуть под его рукой. Сергей, предлагая руку и сердце, построил вокруг нее загончик из собственных рук. Вырваться не удалось.

— Это дело поправимое… Не сердись, милая. — Он улыбнулся и погладил ее по щеке.

Тоже типично мужской подход к решению любых проблем: все можно исправить, все можно склеить, главное — «Не сердись, милая». Лизавета чуть не заплакала. Как у них все просто.

— Послушай, когда ты исчез неизвестно куда и я черт знает сколько проторчала в «Астории», я потом три дня с ума сходила. А еще этот взрыв, затем… — Она махнула рукой. — Да Бог с ним… Ты действительно полагаешь, что можешь после всего этого появиться, как ясно солнышко, и все будет в порядке?

— А что, ты не получила мое второе послание?

— Какое?

— Я же отправил на твой рабочий адрес отмену! Когда понял, что должен уйти!

Лизавета оторопела от такой нахальной лжи.

— Ага, а потом еще оставил записку у портье!

— Какую записку? — Этот преуспевающий нахал с матримониальными намерениями прекрасно разыгрывал искреннее недоумение.

Лизавета все-таки вырвалась из кольца его сильных рук. Где же этот конверт с эмблемой «Астории»? Записка должна быть где-то здесь. Лизавета была бумажной скрягой. У нее до сих пор хранились записки, которые в школе писали ей одноклассники. Она берегла все письма, студенческие тетрадки и копии курсовых работ. И это письмо она наверняка куда-то сунула.

Лизавета добежала до гостиной, где стоял компьютер, переворошила сложенные неровной стопкой бумаги и газетные вырезки. Вот оно! «Тоскующий романтик и ужин…» Лизавета вернулась к Сергею.

— На, почитай!

Он взял конверт, небрежно достал тоненький листок. И, как пишут в дамских романах, переменился лицом:

— Черт, я совсем забыл про это… Не думал, что ты приедешь в «Асторию». Я же отправил отмену… Виноват, прости! — Его серые глаза заволокла грусть. — Прости!

— Хорошо, прощаю, но вопрос о замужестве снят!

— Почему?

— Ты не оригинален. На вопрос «почему?» я уже отвечала. Если хочешь подробности — изволь… — Лизавета откинула за спину опять рассыпавшиеся волосы. — Я не хочу иметь ничего общего с ненадежным человеком, с мужчиной, которому я не верю.

— Давай сядем… Это долгий разговор.

— Почему? Я уже все сказала. Ты человек неглупый, должен понять с первого раза. Честно говоря, я устала, вчера выдался тяжелый день, я не спала ночь, так что…

— Нет, я не понял, почему я должен уйти. Я тебя люблю и не собираюсь сдаваться. Именно сейчас, когда все наладилось… — Сергей скинул куртку прямо на пол и прошел на кухню. — Без чашки кофе и сигареты я не уйду!

Он уселся на диван, всем своим видом показывая, что обосновался здесь уверенно.

— Ладно, — Лизавета вздохнула, — я умираю от усталости, но если хочешь меня еще помучить, давай поговорим.

— Можем поспать, а поговорим потом. — Сергей лукаво ухмыльнулся, словно вспоминая что- то.

— Спать ты здесь не будешь! — Лизавета в тысячу первый раз за ночь включила электрочайник.

— Это мы еще посмотрим. — Сергей покопался в карманах просторных джинсов и бросил на стол свои неизменные «Davidoff».

Сцена казалась Лизавете мучительно знакомой. И это было странно, раньше они с Сергеем не выясняли отношения. Пока Лизавета вспоминала, он принялся выстукивать пальцами бравурный марш. И тут ее осенило. Это же комедия. Театр. «Укрощение строптивой». Сцена знакомства Катарины и Петруччо. «Я собираюсь спать в твоей постели!» — «В моей постели ты не будешь спать, поскольку односпальная кровать!» Вот они и до Шекспира в быту докатились.

Лизавета разозлилась еще сильнее. По какому праву он, словно хозяин, шагает по ее жизни? Захотелось орать и топать ногами. Но она сдержалась, кричащую женщину легко обозвать истеричкой и убедить в чем угодно.

Аккуратно, стараясь не делать резких движений, она поставила на стол две кофейные чашки, достала из шкафчика банку с «Нескафе Голд». Сергей называл растворимый кофе суррогатом для бедных. Но в данном конкретном случае она не собиралась идти у него на поводу. Зачем разводить в шестом часу утра церемонии с джезвами и кофемолкой, да еще для мужчины, которого хочешь как можно скорее выгнать? Рядом с чашками Лизавета поставила сахарницу, корзинку с печеньем, пепельницу и чайник.

— Я не знаю, сколько тебе кофе.

— Сыпь две, не ошибешься. Хорошо, что ты не нервничаешь. — Сергей протянул ей пачку своих сигарет. — Значит, мы можем поговорить спокойно.

Он достал свой пижонский золотой «Ронсон», дал Лизавете прикурить и начал пропаганду и агитацию по всем правилам психологической науки:

— Ты совершенно права, я виноват целиком и полностью. Как идиот, забыл про эту дурацкую записку, заставил тебя ждать. Но поверь, мне пришлось уезжать в страшной спешке.

— Я догадалась, тебя потом настойчиво разыскивали партнеры… — Лизавета кашлянула, — по бизнесу…

— Ты снимала трубку? Тогда понятно, как они на тебя вышли… Я страшно беспокоился и…

— И три дня молчал, как рыба. Это я тоже поняла.

— Я уже сказал, что был не прав. — Сергей закурил вторую сигарету подряд, что делал крайне редко. — Но я никак не мог связаться с тобой. Поверь!

Когда на тебя смотрят открыто и доверчиво, лучше соглашаться.

— Верю.

— Да не смотри ты на меня так!

— Я и не смотрю. — Лизавета поняла, что выбрала верную тактику. Самоуверенность слетела с Сергея Анатольевича Давыдова, как пух с перезревшего одуванчика.

— Лиз, — он называл ее на английский манер «Лиз» очень редко, чаще в шутку, а иногда в минуты особой откровенности и близости. Первый раз он пробормотал «Лиз», когда поцеловал ее на Пикадилли. А еще в Новый год, в Будапеште. Ранним утром, когда они вернулись с прогулки в гостиницу, Сергей подвел ее к окну, они долго смотрели на сонный, замерший после праздника город, на зеленоватые крыши домов, на притулившиеся возле тротуаров чистенькие автомобили, на обрывки серпантинных лент. «Мы будем очень счастливы, Лиз», — сказал тогда Сергей. Сколько их было, волшебных минут, за те семь месяцев, что они знакомы? — Лиз, — повторил Сергей; он хотел разбудить ее память, хотел воскресить счастливые миражи, — я знаю, ты имеешь право меня выгнать, ты права на сто процентов, я не имел права быть нечестным. Но я не врал! Я просто утаивал часть правды. Эта… эта бомба в твоей машине, она ведь из-за меня. И я виноват, что не уберег, что не подумал заранее… Мужчина должен уметь предвидеть, а я… —