юридическом плане, зато без семейства Паркеров. Твой дед тебя усыновит. Все документы — здесь, — коммодор похлопал по конверту. — Все, включая новое завещание и просьбу о натурализации в США. Кстати, натурализация — это отдельный и самый простой вопрос: ты получишь гражданство как супруг миссис Алекс Керк-Халлоран, в девичестве — Кэтрин Финли. Очаровательная девушка, сынок, и очень неглупая. Ты с ней, кажется, свел знакомство? Или я не прав?

Каргин машинальным жестом погладил рубец на скуле. Слова Мэлори пробивались к нему сквозь ватный туман, повисший над воображаемой ареной цирка; он все еще был в клоунском колпаке, и хитрец- шталмейстер искушал его и подталкивал, словно Иванушку-дурачка, к камню на распутье трех дорог. Налево пойдешь — рыжую ведьму найдешь, направо — страстную калифорнийскую царевну, и в обоих случаях — клад Кощея Бессмертного. А что потеряешь? Самую малость: имя свое и место в мире, которого так и не нашел… Зато теперь найдешь; кощеев наследник сам становится Кощеем.

Был, разумеется, и третий путь, прямой и узкий, как труба мусоропровода, но тут не все зависело от Каргина. “Что-то басурмане не торопятся”, — подумал он, тайком посматривая на часы и прикидывая, сумеет ли потянуть время еще немного.

— Ну, что скажешь? — поторопил его Мэлори.

Каргин усмехнулся.

— Второй вариант, пожалуй, предпочтительней. Только как к нему отнесется Мэри-Энн? И ко всему остальному, что случилось на острове?

— Если станет твоей женой, промолчит. А если не станет, тоже будет молчать, иначе попадет в психушку к матери, — заметил коммодор.

'Или произойдет несчастный случай”, — добавил про себя Каргин, а вслух поинтересовался:

— Девушки знали? Кэтрин и Мэри-Энн? Знали, кто я такой?

— Мисс Паркер — безусловно, нет. А мисс Финли…— коммодор описал сигарой изящную восьмерку. — За нее не поручусь. Умная малышка! И очень наблюдательная… Могла заметить твое сходство с Робертом. С покойным Робертом, — уточнил он.

Он говорил что-то еще, но Каргин не слушал, а размышлял на темы вроде бы отвлеченные, но все же имевшие отношение к делу. Сперва — о своем родстве с Нэнси; получалось, что она приходится кузиной его матери, а сам он — ее троюродный племянник; правда, с учетом того, что Халлоран и Оливия Паркер — сводные брат и сестра. Затем мысли его переключились на Патрика. Волк с железным сердцем! Такой своего не упустит, да и чужого тоже… Он украдкой разглядывал его костистое лицо с рыжими бровями и ртом, будто прорубленным ударом топора, и думал, что по капризу этого старца погибли двести с лишним душ, и среди них — его кровные родичи, сын и племянник. Не считая любимого внука, прибывшего из российских палестин… Внук Алекс Твердая Рука… А мог ведь запросто отдать концы, если б не опыт, не выучка и удача. То, о чем толковал коммодор: умение ждать, взять врага за горло в нужный час и выдавить побольше крови…

Ему послышался какой-то шорох — то ли тихие шаги на лестнице, то ли ветер прошуршал в листве. “Пора, — мелькнула мысль. — Пора бы Кренне объявиться и получить по векселям”.

Он шагнул к Мэлори, взял у него синий конверт, взвесил в ладони, нахмурился и опустил на стол. Затем повернулся к старику.

— Предположим, все это правда. Предположим, я в самом деле ваш потомок и наследник. Предположим… А теперь представим, что я отверг наследство и пожелал уйти. Удалиться тихо-мирно, без семейных склок и драм… И что же будет? — он выдержал паузу, потом бросил взгляд на часового за распахнутой дверью и повторил:

— Что будет, я спрашиваю? Отправите меня в психушку? Или прикажете убить?

Веки Халлорана приподнялись, лицо дернулось, окаменело, и Каргин вдруг с пронзительной ясностью понял, что не дождется пощады, а только станет из внука прежним наемником, а из наемника — трупом. На мгновение в комнате воцарилась тишина; старик мрачно молчал, но всем своим видом показывал, что этот мир не предназначен слабакам, что жизнь — штука жестокая, скверная, и в ней нет. места родичам, а только деловым партнерам.

Мэлори швырнул сигару в пепельницу и попытался смягчить неловкость.

— О чем ты толкуешь, мой мальчик? Богатство и власть идут тебе в руки, не говоря уж о красивой женщине… Не той, так этой… Что еще надо? Надо брать. Другие варианты исключены.

— Исключены! — каркнул из кресла старик. — Он это понимает, Шон, он понимает… Ну, ничего!.. Как говорят у русских, перемелется — будет мука.

Слабый треск где-то на лестнице, будто разорвали суровое полотно…

Часовой покачнулся и стал оседать на каменные плиты эспланады.

— Других мелите, а я на муку не гожусь, — буркнул Каргин и бросился к выходу.

Мэлори шагнул следом, расставляя руки, словно хотел задержать его или оградить от неизбежных неприятностей — к примеру, от случайной пули в лоб.

— Погоди! Ты не понимаешь…

— Заткнись, Шон! — раздался резкий голос старика. — Слышишь, стреляют…

Вызови охрану! Быстро!

'Если есть кого вызывать!” — со злорадством подумал Каргин, устремившись к вертолету. Часовой лежал мешок-мешком, на обеих лестницах топали и орали уже не скрываясь, и сквозь лязг и грохот он различил голос Кренны: кого-то тот приказывал добить, кому-то — занять оборону и держаться, пока не возьмут заложников. Пилот “Команча” метнулся ему навстречу, вскинул оружие, узнал и крикнул:

— Что происходит, сэр?

— Завертелись мельницы Господни, — пояснил Каргин и рубанул его за ухом.

Кабина была широкой, почти с круговым обзором, кресло — удобным, все рычаги и кнопки — под руками и на привычных местах. Он взлетел; не так стремительно и лихо, как получилось бы у Гормана, но и не хуже, чем девять пилотов из десяти. Каменный полуовал эспланады медленно качался и кружился внизу, телескоп, будто пушечный ствол, следил за ним стеклянным глазом, пальмы пустились в хоровод, и всюду мелькали темные фигурки — точь-в-точь как стая крыс у мусорного бачка. В парке и на дворцовой лестнице тоже царила суматоха: метались среди деревьев парашютисты, кто бил очередями по розовым кустам, кто подбирался к окнам, а на поваленного сфинкса взгромоздился офицер и что-то орал, размахивая руками. Видно, его услышали — отделение десантников, человек пятнадцать, подтянулось к дверям виллы.

Каргин выровнял машину, поймал в прицел жилую часть пентхауза и закусил губу; его ладонь нависла над гашеткой. Сейчас он мог закончить то, что началось два дня назад — одно касание, и грохнет взрыв, и обгорелая плоть смешается с обломками и пылью, и опустеет сцена — ни гастролеров-басурман, ни фокусников, ни шталмейстеров… Мир их праху, как заметил коммодор. Мир, да не для всех; пусть теперь попрыгает в том цирке, где зрители с рогами и хвостами. Вместе с добрым старым Патриком…

Он мог это сделать. Мог бы… Не дозволяла кровь, ни русская, ни ирландская. Голос ее был силен — сильнее обиды и жажды мести.

— Эх, бабка Тоня, бабка Тоня… Знала бы, с кем загуляла…— пробормотал Каргин и перевел прицел. — Говоришь, льес рубьят, шепки летьят?.. Ну, вот тебе за одну из щепок… За Тэрумото…

Палец его коснулся гашетки, и пламя взвилось над антенной ретранслятора; кровля просела, стебель серебряного цветка переломился, ажурная чаша рухнула вместе с бетонными плитами вниз, сокрушая столы, шкафы, компьютеры и сейфы. Взрыв раскатился гулким эхом, ветер подхватил черный дымный шлейф и поволок его, разматывая в кисею, к полупрозрачным облакам. Рыжие огненные языки заплясали над северной часть пентхауза, и Каргин, выплескивая ярость, послал туда еще один снаряд. Потом резко набрал высоту и повернул на север.

Остров Иннисфри, открытый в Семнадцатом веке испанцами и названный ими Мадре-де-Дьос, таял в морской дымке, сливался с горизонтом, уходил из сердца и из памяти. Тысяча миль к западу от побережья Перу, две с половиной — к востоку от Маркизского архипелага, семьсот-восемьсот — к югу от Галапагосских островов… Призрак, а не земля… Особенно в те мгновенья, когда несешься над океанским простором, почти забыв, что где-то есть материки, другие острова, прочная твердь горных хребтов, рассыпчатый песок пустынь, леса и степи, города и веси…

'Куда же мы полетим?.. — спросил себя Каргин. И ответил: