собирая из осколков свои рухнувшие миры… Что к ним добавить? Отца и мать не воскресишь, но могут быть дети, дом и родина…

— Спой мне, Эндрю, — попросила Шейла, и он негромко запел:

Утром капитан Брукс велел поднять испанский флаг, а молодцам Клайва Тиррела — обрядиться в трофейные шлемы и кирасы и встать с мушкетами на носу. Маскировка была не слишком убедительной, но все же способной вызвать у испанцев замешательство — пока сообразят, что за корабль к ним явился, «Ворон» приблизится к укреплениям. Чичпалакан уже узнавал очертания берегов и силуэты гор за полосою джунглей и клялся, что солнце не успеет сесть, как они уже будут на траверзе Пуэнтедель-Оро. По его словам, в городе было сто двадцать испанских солдат, двести индейцев из Арагуа[56], носильщиков и погонщиков мулов, а также сотни три девушек и женщин из племени Каймана. С теми, кто помоложе и поприглядней, жили белые, а остальных держали в качестве кухарок, служанок и шлюх для пришлых арагуанцев. Еще восемьдесят солдат и надсмотрщиков обитали на руднике, к которому через сельву была проложена тропа, доступная для мулов. Рудник находился в скалистых предгорьях, примерно в двух днях пути, но объяснить его расположение подробней Чичу не удавалось — не хватало слов. Он твердил о большой дыре, перекрытой стволами деревьев, о скалах, похожих на ладонь со скрюченными пальцами, о водопаде, текущем с гор, и своих соплеменниках, которых ловят и бросают в шахту. Прежде это место обходилось без имени, но теперь его называли Ашче Путокан, Дымящейся Скалой — дым, видимо, шел от печей, в которых из руды выплавляли серебро.

Подъем якоря и первые мили пути Серов проспал, покачиваясь в гамаке на орудийной палубе — ему и другим дежурившим ночью вахтенным полагался отдых. Сон был особенно сладок и крепок в утренние часы, когда солнце еще не жгло и над рекой гулял ветерок с намеком на прохладу. Скрип якорной цепи, ругань боцмана, звон доспехов не разбудили Серова; проснулся он лишь тогда, когда «Ворон» сбавил ход и над головой затопотали. Затем раздались крики сержантов, собиравших своих людей, и он, выскочив из гамака, схватил перевязь и шпагу и ринулся вслед за Люком Форестом на шкафут.

С левого борта к «Ворону» приближалась пирога. Вздымались две дюжины весел по обе стороны длинного узкого челна, сверкали, срываясь с них, водные струи, мерно сгибались руки и спины, трепетали яркие головные уборы. На носу стоял приземистый коротконогий человек с мощным торсом и мускулистыми плечами, на его груди темнел рисунок, свернувшийся кольцом кайман, а над головой широким полутораметровым веером расходились перья.

Капитан Брукс, Пил, Садлер и артиллерист Тегг разглядывали судно, вождя и гребцов с квартердека. Ван Мандер и Хрипатый Боб застыли у штурвала, рядом с ними Серов заметил тонкую фигурку Шейлы, а поодаль — Чича и Джулио Росано с подзорной трубой. Впрочем, необходимости в этом инструменте уже не было — до пироги оставалось двадцать ярдов. От бака до кормовой надстройки выстроился почетный караул — тридцать молодцов Клайва Тиррела с мушкетами на изготовку. Остальные расположились сзади, кто за шеренгой мушкетеров, кто оседлав рей на фок— или грот-мачте, кто забравшись на крышки люков.

Пирога скользнула вдоль корпуса «Ворона», и весла, тормозя ее движение, разом опустились. Брукс кивнул помощнику. Тот, презрительно сощурившись на голых индейцев, распорядился:

— Подать конец!

С палубы бросили канаты. Поймав их, гребцы подтянули суденышко к борту фрегата. Теперь стало видно, что все они вооружены — копья, луки и широкие деревянные лезвия, напоминавшие мачете, лежали на дне пироги.

Капитан отыскал взглядом Серова и рявкнул:

— Эндрю-писаря сюда! — И когда тот забрался на квартердек, пояснил: — Чич твое имущество, и ты его лучше понимаешь. Спроси про этого павлина в перьях. Кто таков? Чего надо?

Предводитель индейцев уже забрался на палубу и медленно, важно шествовал к квартердеку. Серов ткнул в него пальцем.

— Ваш вождь, Чичпалакан?

— Вождь! — отозвался юноша и пояснил: — Большая вождь! Такой, как капитана Букс. Звать Гуаканари.

Пираты уступали дорогу вождю, стараясь не задеть головного убора. Его зеленые и синие перья торчали вверх и в обе стороны почти на длину руки.

Гуаканари поднялся по трапу, посмотрел на Чича и что-то произнес. Юноша понурил голову. Вождь, скорчив жуткую гримасу, вымолвил еще пару фраз.

— В чем дело? — буркнул капитан, выступая вперед. — Чем он недоволен?

Серов хлопнул Чича по спине:

— Не спи, парень! Переводи!

— Вождь сказать, что воины видеть Чичпалакана на большой лодка. Вчера. Смотреть хорошо, видеть — правда, Чичпалакан, бесхвостый ящерица. Еще сказать: долго ты болтаться у белых демонов, сын жабы. Много человеки умерло. Воины, женщины, дети.

Гуаканари внимательно слушал. Чресла его были перепоясаны плетеным поясом, с которого сзади и спереди свисали полоски лыка. За поясом торчал каменный нож.

— Надо бы его поприветствовать, — подсказал капитану Садлер. Тот, окинув предводителя индейцев пронзительным взглядом, подал знак Серову.

— Большой вождь Брукс и все меньшие вожди рады видеть Гуаканари. Гуаканари — друг! Испанцы — враги!

Выслушав перевод, индеец довольно улыбнулся и протянул Бруксу свой каменный нож.

— Подарок, — пояснил Чич. — Чтобы вместе убивать испанский человеки.

Секунду поколебавшись, капитан вытащил стальной клинок, сунул его в руки Гуаканари и приказал Серову:

— Пусть твой парень скажет вождю, что мы атакуем испанский гадючник еще до заката. Я хочу, чтобы его воины перерезали дорогу к руднику. Так, чтобы ни один поганец не ушел! К вечеру мы возьмем город, а завтра отправимся к джунгли. Вождь должен быть с нами. Сам вождь и с ним двести воинов.

После долгих объяснений и подсчета на пальцах количества бойцов план был согласован. Заодно Гуаканари пояснил, что склады, в которых хранятся серебряные слитки, порох и съестные припасы, находятся сразу за городской стеной, обращенной к реке, что в этой стене есть ворота, а рядом с ними — четыре блестящих дырявых бревна, которые делают гром. Затем поинтересовался, имеются ли такие бревна у вождя Брукса.

— Там, внизу! — Серов топнул ногой о палубу, и Чичпалакан повторил его жест. — Много! Больше, чем у испанцев!

Губы Гуаканари снова растянулись в хищной усмешке. Он ударил в грудь кулаком, повернулся и,