– За встречу, абрек! Спасибо, что почтил мой дом.

Хвала тебе, бесстрашный друг!

Кутуй-бек благосклонно кивнул. Не моргнув осушил фужер. Бросил в пасть лимонную дольку. Теперь Алеша хорошо его разглядел. Сколько лет, не скажешь: сухое, точеное лицо, яркие черные глаза. Не такой, какие на рынке. Другой. Горный орел. Хищник экстра-класса.

Много раз кровавыми лентами проложил тропинки от Кавказа до холодных морей. Никому никогда не кланялся. Чем так долго удерживал его Елизар в своей упряжке – одному дьяволу известно.

– Меня зачем ищешь? – спросил Кутуй. Алеша не ожидал такого быстрого перехода, приготовился к долгому, обиходному толкованию. Угадав его заминку, Кутуй резко добавил:

– Нефть хочешь?

Алеша ответил в тон:

– Нефть мне не нужна. Дружить хочу.

Презрительный, сумрачный, настороженный взгляд Кутуя просветлел, смягчился. Алеша смешливо подумал, что неукротимый горец похож сейчас на железного Феликса, который на допросе белогвардейской сволочи вдруг смекнул, что наткнулся на родича, а придется все равно вешать.

– Ты опасный, – сказал Кутуй. – Мне говорили. Но у тебя хорошие манеры. Это приятно. Дружить можно, почему нет. А еще чего хочешь?

– Хочу подарок сделать.

Алеша кликнул Ваню-ключника. Велел ему:

– Приведи!

Ваня привел белокурую девчушку, наряженную в цветной сарафан. Ее звали Катя Самохина. Она была как искорка в костре. С двенадцати лет, сиротка, подбирала пожилых клиентов на Казанском вокзале. Жила впроголодь и чуть не получила 'перо' в бок в вокзальной пьяной разборке. Оттуда ее выудил, спас кто-то из Алешиных ребят. Потом она воспитывалась в Алешином окружении, как дочь полка. Ее передавали из рук в руки, определили в дорогой платный лицей, и постепенно она расцвела. Умишко у нее был, как у кобры, а сердечко преданное, тихое. Алешу она почитала, как Господа Бога. Ее готовили для деликатных поручений, и вот настал час приступать к работе. Два последних дня Алеша подолгу ее инструктировал. От роду ей было пятнадцать лет, но по жизни она давно была старухой.

Кутуй-бек обомлел, когда ее увидел.

– Это мне? – спросил недоверчиво, – Тебе, кунак, – подтвердил Алеша. – Отрываю от сердца. Через нее породнимся. Береги ее. Она хорошая.

В старости нальет стакан вина.

Кутуй-бек был очарован. Он презирал неверных тяжелым нутряным чувством воина ислама и уж никак не ожидал от русской собаки такого красивого жеста.

– Спасибо, – выдавил как бы через силу. – Она мне по душе.

При этих словах Катины глаза вспыхнули двумя лучистыми синими звездами.

– Собирайся, дочка, – мягко распорядился Алеша. – Теперь ты принадлежишь этому справедливому, великому человеку, нашему брату. Служи верно, и он тебя не обидит.

Ваня-ключник увел девушку, а мужчины выпили еще коньяку. Кутуй-бек окончательно расслабился и впервые улыбнулся белозубой, юной улыбкой. Алеша подумал, что так, наверное, улыбался железный Феликс после приведения приговора в исполнение.

– Они воюют, – нараспев произнес бек, – делят границы, но нас это не касается. Верно?

– Наши правители обезумели, сосут из народа кровь, как вампиры, а мы заново отстроим мир.

– У тебя светлый ум, мальчик. Я помогу свалить вонючку Елизара. Ты этого ждешь от меня?

– Кстати, о нефти. Россия ближе, чем Америка.

Разве не так, абрек?

Кутуй-бек не ответил, и Алеша поспешил наполнить бокалы. На две части располосовал зелено- коричневый спелый плод грейпфрута, половинку протянул Кутую.

Тот принял дар дружбы с легким поклоном. Симпатия между ними крепла. Кутуй был царем на Кавказе, его именем там клялись, но у него в заднице, как гвоздь в подошве, торчала воинственная, многомудрая, алчная Грузия, где он был безвластен. Грузинские эмиссары уже много лет внедрялись в Москву, раскинули над ней темную сеть с очень узкими ячейками. В сущности, у Алеши с Кутуем был общий враг, а может быть, впоследствии бесценный подельщик, это уж как получится.

Но разборка, конечно, предстояла грандиозная. Однако Алеша решил, что для первой встречи они обсудили достаточно.

– За тебя, Кутуй-бек, за всех твоих близких, за твое славное воинство!

– За удачу, брат! Одна к тебе просьба – не бери к себе Сидорова. Кого хочешь бери, со всяким сговоримся, этого не надо. Он очень коварный. Его надо душить.

– Который из Саратова?

– Старый, смердящий, беззубый пес!

– Верю тебе, абрек. Спасибо за предупреждение.

Когда поймаю, приведу на аркане прямо к твоей сакле.

– Зачем сакля, – добродушно хохотнул Кутуй, – У меня много красивых, больших дворцов. Приедешь, сам увидишь. Гулять будем.

Отбывали гости с помпой, как и нагрянули. С грохотом моторов, с мигалками, с гортанными кличами.

Алеша собственноручно посадил в машину Кутуя зареванную Катю Самохину, укутал ее круглые колени норковой шубейкой. Услышал легкое, как шелестение травы:

– Страшно, Алешенька!

Шепнул в ответ:

– Крепись, ненадолго…

Проводив, позвонил среди ночи Настеньке. Трубку она сняла сразу, будто не спала.

– Тринадцать дней, – сказала она. – Я забыла, как пахнут твои волосы. Ты бросил меня?

– Давай докладывай, как дела?

У Настеньки все было в порядке, она занималась благотворительностью. В одной из районных столовых некий мифический 'Совет милосердия', который она возглавляла, наладил бесплатное питание для стариков.

Но помещение маленькое. Со второго дня там началось столпотворение. Десять ее помощниц и два профессиональных повара не успевали готовить и мыть посуду.

Желающих поесть на халяву оказалось чересчур много, и далеко не все из них голодающие. Приходят целыми компаниями какие-то темные личности и приносят спиртное. Пришлось попросить у Губина еще троих парней для охраны. Но это все не беда. Главное…

Алеша долго слушал ее, не перебивая, смоля крепкую 'Приму'. Потом спросил:

– Ты все-таки собираешься в аспирантуру или нет?

– Может быть, и собираюсь. Тебе-то какое дело?

– Как это какое? Я же твоему отцу обещал, что помогу тебе стать культурной, образованной женщиной.

– Приезжай, Алеша! Я соскучилась.

– Завтра приеду.

Он вышел в ночной сад, задрал голову и разыскал свою давнюю, со всех зон, подружку – Большую Медведицу. Небо было родное, – звездочки точно подрисованы острой Настиной кисточкой. Она любила ночные пейзажи.

Кроме Насти, у него никого не было на свете.

Как исполнилось Ванечке Полищуку восемнадцать лет, так он сник, заметался. Ухе год, как школа