Голос в трубке принадлежал сержанту Риду из отдела убийств.
– Ты все еще ищешь Бога?
– Есть немного.
– Всесильное существо? Всеединого, Творца Вселенной? Первопричину всех вещей?
– Точно.
– Некто, отвечающий этому описанию, только что поступил в морг. Так что тебе лучше мотать туда по-быстрому.
Это был точно Он, и, судя по тому, как Он выглядел, над ним поработали профессионалы.
– Когда Его привезли, Он был уже мертв.
– Где Его нашли?
– На складе на Диланси-стрит.
– Улики?
– Это работа экзистенциалиста. Тут у нас никаких сомнений.
– Откуда ты знаешь?
– Все сделано тяп-ляп. Никакой системы. Чистый порыв.
– Преступление на почве страсти?
– В самую точку. И это означает, кстати, что главный подозреваемый у нас ты, Кайзер.
– Почему я?
– Всем в Управлении известно, как ты относишься к Ясперсу[16] .
– Это не делает меня убийцей.
– Убийцей – нет, подозреваемым – да. Выйдя на улицу, я набрал полные легкие воздуху и попытался прочистить мозги. Потом взял такси, поехал в Ньюарк и, не доехав одного квартала до итальянского ресторана Джордино, прошел остаток пути пешком. Его Святейшество сидел за столиком в глубине зала. Самый что ни на есть Папа, пробы негде ставить. С двумя молодчиками, которых я видел в полудюжине полицейских листовок.
– Присаживайся, – сказал он, поднимая глаза от пиццы. И протянул мне руку с перстнем. Я улыбнулся ему во все зубы, но перстня не поцеловал. Это его встревожило, уже хорошо. Очко в мою пользу.
– Пиццу будешь?
– Спасибо, Святейшество. Ты ешь, не обращай на меня внимания.
– Ничего не хочешь? Салату?
– Я недавно заправился.
– Дело твое, хотя майонез у них тут – пальчики оближешь. Не то что в Ватикане, там приличной жратвы днем с огнем не сыскать.
– Давай к делу, Понтиф. Я ищу Бога.
– Считай, что обратился по адресу.
– Выходит, Он существует?
Это показалось им забавным, все загоготали. Громила, сидевший рядом со мной, сказал:
– Видали умника? Бога ему подавай.
Я малость подвинул свой стул, устраиваясь поудобнее, и прищемил ему ногу.
– Виноват. – Но он все равно запыхтел от злости.
– Разумеется, существует, Люповиц, однако связаться с Ним можно только через меня. Ни с кем другим Он разговаривать не станет.
– И за что тебе такая честь, приятель?
– За то, что я весь в красном.
– Ты об этом костюмчике?
– А ты не хохми. Это дело нешуточное. Вот я встаю поутру, одеваюсь в красное, и все разом усекают, кто тут у нас главный. Вся штука в одежде. Потому что, как ни верти, а если бы я разгуливал в джинсах и спортивной куртке, никто бы меня за религиозную фигуру не держал.
– Понятия не имею. Да и какая мне разница? Деньги-то я все равно огребаю хорошие.
– И ты никогда не задумывался о том, что в один прекрасный день прачечная не успеет вернуть тебе твой красный прикид и ты обратишься в одного из нас?
– А я пользуюсь специальным однодневным обслуживанием. Приходится отстегивать пару лишних центов, но я так считаю – безопасность того стоит.
– Имя Клэр Розенцвейг тебе что-нибудь говорит?
– А как же. Факультет естественных наук Брин-морского колледжа.
– Естественных, говоришь? Спасибо. – За что?
– За ответ, Понтиф.
Я поймал такси и помчался к мосту Вашингтона, заскочив по дороге в офис и кое-что проверив на скорую руку. Подъезжая к квартире Клэр, я складывал вместе кусочки мозаики, и они в первый раз вставали у меня по местам. Клэр встретила меня в прозрачном пеньюаре, и вид у нее был определенно встревоженный.
– Бог мертв. Тут были копы. Искали тебя. Они считают, что это сделал экзистенциалист.
– Нет, бэби. Это сделала ты.
– Что? Не надо так шутить, Кайзер.
– Это твоя работа.
– О чем ты говоришь?
– О тебе, бэби. Не о Хэзер Баткисс, не о Клэр Розенцвейг – о докторе Эллен Шепард.
– Как ты узнал мое имя?
– Профессор физики Брин-морского колледжа. Самый молодой из всех, кто когда-либо возглавлял там кафедру. В середине зимы ты познакомилась на танцульках с джазовым музыкантом, который по уши увяз в философии. Парень был женат, но тебя это не остановило. Пару ночей в койке, и ты решила, что это любовь. Однако любви у вас не получилось, потому что кое-кто встрял между вами. Бог. Видишь ли, лапушка, он верил или хотел верить в Бога, но тебе с твоими очаровательными научными мозгами требовалось точное знание.
– Нет, Кайзер, клянусь тебе, это не так.
– И ты сделала вид, будто изучаешь философию, потому что это позволяло тебе устранить кое-какие препятствия. От Сократа ты избавилась без особых хлопот, но ему на смену явился Декарт, так что тебе пришлось использовать Спинозу, чтобы пришить Декарта, а когда у тебя не заладилось с Кантом, ты устранила и Канта.
– Ты не понимаешь, о чем говоришь.
– Лейбница ты превратила в котлету, но этого тебе было мало – ты понимала: если хоть один человек поверит Паскалю, тебе каюк, так что пришлось убрать и Паскаля, и тут ты совершила ошибку, потому что доверилась Мартину Буберу. Он оказался слабаком, бэби. Он верил в Бога, и поэтому тебе пришлось ликвидировать Бога собственными руками.
– Ты сошел с ума, Кайзер!
– Ничуть, бэби. Ты притворилась пантеисткой, потому что это давало тебе шанс подобраться к Нему поближе – если Он существует, как оно и было на самом деле. Вы с Ним пошли на прием к Шелби, и когда Джейсона что-то отвлекло, ты Его замочила.
– Черт подери, кто такие Шелби и Джейсон?
– Какая разница? Все равно жизнь – сплошной абсурд.
– Кайзер, – сказала она, внезапно затрепетав, – ты ведь не выдашь меня?
– Выдам, бэби. Когда убивают Высшее Существо, кто-то должен за это ответить.
– Ах, Кайзер, мы могли бы уехать вместе. Только ты и я. Давай забудем о философии. Осядем в каком-нибудь тихом месте и, может быть, займемся семантикой.
– Прости, лапушка, но это не пляшет. Лицо ее было уже мокрым от слез, когда она стянула с плеч
