Гребанье говорит, что того из нас, кто откопает настоящий верняк, переведут на следующий курс автоматом. А мой папаша обещал мне «мерседес», если я получу «отлично».

Я вскрыл пачку «Лаки», потом пачку жвачки и сунул в рот и то и другое. То, что она рассказывала, понемногу пробуждало во мне интерес. Студенточка с закидонами. Высокий IQ плюс тело, с которым стоило познакомиться поближе.

– Как он выглядит, этот твой Бог?

– Я его ни разу не видела.

– Ладно, а откуда мне знать, что Он вообще существует?

– Как раз это тебе и следует выяснить.

– Милое дело. Примет Его ты не знаешь. И где Его искать – тоже.

– Нет. Что нет, то нет. Хоть я и подозреваю, что Он повсюду. В воздухе, в каждом цветке, в тебе и во мне – даже вот в этом стуле.

– Еще того хлеще.

Ага, стало быть, пантеистка. Я сделал мысленную заметку на этот счет и сказал, что берусь за ее дело – сто зеленых в день, плюс расходы, плюс обед в ресторане – с ней. Улыбнувшись, она сообщила, что ее это устраивает. Мы вместе спустились в лифте. Снаружи темнело. Может быть, Бог существует, а может, и нет, но где-то в этом городе определенно обретается несколько умников, которые постараются помешать мне выяснить это.

Первой моей ниточкой был рабби Ицхак Вайсман, здешний раввин, бывший у меня в долгу – я однажды выяснил, кто натер его шляпу свиным салом. После первых двух сказанных нами слов я понял – что-то тут не так, уж больно он испугался. Здорово испугался.

– Конечно, этот, сам знаешь кто, существует, но я не могу назвать тебе даже Его имени, потому что Он меня тут же и пришибет, хоть я никогда не понимал, почему некоторые так нервничают, когда произносят их имя.

– Ты Его когда-нибудь видел?

– Я? Ты шутишь? Спасибо и на том, что я дожил до возможности собственных внуков увидеть.

– Так откуда ты знаешь, что Он существует?

– Откуда я знаю? Хорошенькое дело. По-твоему, я смог бы купить себе вот такой костюм всего за четырнадцать долларов, если бы там, наверху, никого не было? На вот, пощупай сам – чистый габардин, какие тут могут быть сомнения?

– Больше ты мне ничего предложить не можешь?

– Почему не могу? Могу – Ветхий Завет тебя устроит? А рубленая печенка? И как, по-твоему, Моисей вывел израильтян из Египта? Улыбался до ушей и чечетку отбивал? Ты что думаешь, Красное море можно заставить расступиться с помощью какой-нибудь дешевки, купленной в универмаге? Для этого сила нужна.

– Так он из крутых, что ли?

– А то! Еще из каких крутых. И добрее от всех своих успехов Он так и не стал.

– Откуда ты про Него столько всего знаешь?

– Да оттуда, что мы – избранный народ. Представляешь, как Он заботится о Своих детях? Насчет этого я, кстати, тоже хотел бы с Ним как-нибудь перемолвиться.

– И много вы Ему платите за эту вашу избранность?

– Ой, не спрашивай.

Вот такие, значит, дела. Получается, евреи здорово повязаны с Богом. Обычный рэкет: вы мне то да се, а я вам – защиту от неприятностей. Забочусь о вас, но, естественно, за приличные бабки. И судя по тому, как говорил со мной рабби Вайсман, брал Он с них немало. Я сел в такси и покатил на Десятую авеню, в бильярдную Дэнни. Заправлял там один скользкий тип, который мне никогда не нравился.

– Чикаго Фил здесь?

– А кто его спрашивает?

Я взял эту мразь за отвороты пиджака, прищемив заодно хороший кусок кожи.

– Тебе нужны подробности, придурок?

– Он в задней комнате, – сказал жалкий прыщ, мгновенно усвоив правила хорошего тона.

Чикаго Фил. Фальшивомонетчик, медвежатник, гопстопник и заядлый атеист.

– Этого парня никогда и на свете-то не было, Кайзер. Все это сплошное фуфло. Кто-то мухлюет, и мухлюет по-крупному. Никакого Босса нет. У них там целый синдикат. Международный. Хотя заправляют в нем все больше сицилийцы. Но чтобы кто-то лично его возглавлял, так этого нет. Разве что Папа.

– Значит, придется встретиться с Папой.

– Это можно устроить, – сказал он и подмигнул.

– Имя Клэр Розенцвейг тебе что-нибудь говорит?

– Нет.

– А Хэзер Баткисс?

– Постой-ка. Ну, точно. Пергидрольная цыпочка вот с такими буферами. Из Рэдклиффа.

– Из Рэдклиффа? Мне она назвала Вассар.

– Ну и наврала. Преподает в Рэдклиффе. Одно время путалась тут с каким-то философом.

– Пантеистом?

– Нет. Сколько я помню, с эмпириком. Поганый тип. Гегеля ни в грош ни ставил и диалектический метод тоже.

– А, из этих.

– Во-во. Лабал барабанщиком в джазовом трио. Потом запал на логический позитивизм. Ну, а когда тот не сработал, подался в прагматики. Последнее, что я о нем слышал, – он будто бы настриг где-то кучу капусты, чтобы прослушать в Колумбийском университете курс по Шопенгауэеру. Здешние ребята не прочь отыскать его – или хотя бы наложить лапу на его учебники, чтобы их перепродать.

– Спасибо, Фил.

– Ты, Кайзер, поверь мне. Зря стараешься. Этого мистера просто нет – одна пустота. Если бы я хоть на секунду поверил в аутентичный смысл бытия, думаешь, я смог бы шустрить с фальшивыми чеками и вообще вставлять обществу так, как я ему вставляю. Вселенная чисто феноменологична. Ничего вечного нет. Все бессмысленно.

– А кто вчера победил в пятом заезде?

– Санта Бэби.

Я взял у О'Рурка стакан пива и попытался свести полученные мной сведения в общую картину, но никакого смысла в них так и не обнаружил. Сократ покончил с собой – так, во всяком случае, говорили. Христа просто прикончили. Ницше съехал с катушек. Если кто-то за всем этим и стоит – там, наверху, – он определенно не хочет, чтобы о нем кто-либо прознал. И зачем Клэр Розенцвейг наврала мне насчет Вассара? Неужели Декарт был прав?

И Вселенная действительно дуалистична? Или все-таки в яблочко попал Кант, постулировав существование Бога на основе нравственного принципа?

Вечером я обедал с Клэр. И через десять минут после того, как официант принес нам счет, мы уже оказались в постели, где я и получил полное представление о западной мысли. С такими гимнастическими способностям Клэр стоило бы поразмыслить об олимпийской карьере. Потом она лежала рядом со мной, разметав по подушке светлые волосы. Наши нагие тела еще оставались сплетенными. Я курил, глядя в потолок.

– Клэр, а что, если Кьеркегор был прав?

– О чем ты?

– Ведь по-настоящему ничего знать невозможно. Можно лишь верить.

– Это абсурдно.

– Не будь такой рационалисткой.

– Я не рационалистка, Кайзер. – Она тоже зажгла сигарету. – Я просто не хочу быть онтологичной. Только не сейчас. И не вынесу, если ты станешь онтологичным со мной.

Что-то ее мучило. Я потянулся к ней губами. И тут зазвонил телефон. Она взяла трубку.

– Тебя.