полководцы, о коих ныне есть молва и память. А ты куда ведешь? Не к устью Волги – к Дону! Что тебе там? Кого ты ищешь? Союзников хазарских – булгар? Так вот они, уж исполчились, а мы стоим… Вели ударить в них, а любо бы презрев, отправиться к Итилю!

– Настанет час, пойдем на реку Ра, – промолвил Святослав. – А ныне след идти туда, куда укажет путь копье. Не хмурься, воевода!

– Забавы се ребячьи, – проворчал Свенальд. – Иль вымыслы раджей… Послушался б меня, а волхвов…

Булгарская сторона уже вскипала, подобно смерчу, а от хазар неслись разъезды, когда князь нащупал брешь. Унесся в небо луч, вспоров пространство, и копье земли не достигло, но полки уже мчались за ним, не позрев, как за спиной уже сошлись две силы, друг друга не признавши.

Четырежды еще метал копье Святослав, прежде чем сотворился новый круг, вынесший дружину теперь к Северскому Донцу. Покуда витязи поили лошадей, ибо день угасал и солнце замерло над окоемом, пробив багровые тучи, князь проскакал вперед, назад вернулся, поехал на полунощь и полудень – повсюду открыт был путь. И только впереди, суть на востоке, была незримая стена. Здесь искажалось время, и пространство, словно вода, изламывало древко.

– Пред нами гад ползучий, – промолвил он и в землю вогнал копье. – Коль есть у кого злато – бросьте наземь и, поправ ногой, произнесите трижды – отрекаюсь! Все, до последней монеты. Оставить можно при себе лишь Знак Рода, кто таким владеет.

Гридни княжеские повиновались и все исполнили. Наемники Свенальдовы взроптали:

– Вначале князь заплатил нам, но ныне лишает состояния. Уговор иной был! Мы служим не за веру, мы вольные, а посему уйдем от Святослава!

Тут старый воевода выехал вперед, поднял десницу.

– Я свое злато бросил раньше, еще в Киеве. И в грязь втоптал. Так бросьте же и вы!

Наемная дружина разделилась. Большая часть витязей, те, что не раз ходили со Свенальдом и на ромеев, и на хазар, те, кто испил с ним чаши побед и поражений, избавилась от кошелей, рассеяв монеты по земле, но малая, неискушенная еще, как добывается мечом и как уходит потом злато, напротив, возмутилась, и уже не ропот – гнев слышался в речах.

– Не желаем идти с тобой и с князем! От его волхвования и от раджей мы доспехи потеряли, разболоченными идем на супостата! А ежели еще и злато бросим?! Ты выжил из ума, старик! Не во имя ли злата всю жизнь довлел мечом?!

– Скажу по правде – к нему привязан был, – признался вдруг Свенальд. – Всю жизнь будто гири на ногах носил. Как вспомню, какое состояние имею на своем дворе, так битва мне не в радость, и чаще мыслил не искать сражений, а как избегнуть их. Но к старости узнал, что в мире сем есть сокровища иные, и плата есть другая!

– Ужо вот поживем с твое, тогда и мы узнаем! – закричали ему наемники, – А покуда нам за плату ладно!

– Отпусти их, воевода, – подъехав к Свенальду, тихо сказал князь. – Пусть уходят на все четыре стороны. Если отыщут хоть одну…

– По обычаям наемников отпускать нельзя, коль в битве витязь не был, не обагрил меча, но деньги взял, – воспротивился тот. – Уйти возможно токмо после брани иль раны, полученной в пути.

– А разве не позрел ты брани? – взирая на монеты, вбитые в грязь, спросил Святослав. – Не попиранье злата было в сей час, но битва со змеей, с ползучим гадом, вставшим перед нами. И ранил многих он, и до смерти уязвил. Эвон, кровь на земле блестит… Не заклинай их, воевода, сраженных не поднять. Они – потеря наша, а коли не достойны тризны, пусть идут себе, если дорогу знают. Нам же сейчас открылся путь! Гад не уполз, но отпустил свой хвост и расступился перед нами!

Князь разогнал коня в ту сторону, откуда уж клубилась мгла, и встав на стременах, метнул копье…

* * *

Он постиг два круга Великих Таинств и мыслил править миром, взойдя на горы земли обетованной, на перепутье путей земных и небесных. С молитвы о даровании этого высшего блага начинался всякий новый день; стоя пред алтарем во дворцовом храме, он обращался к богу, называя его одним из сакральных имен, и всевышний внимал ему – об этом говорили ровно и без треска горящие свечи. Во второй молитве богоносный каган просил ниспослать скорый путь на берега реки Саббатион, в землю обетованную, и в третьей молил о победе в предстоящей битве и просил армагеддона тем поганым народам, которые ныне населяли Землю Сияющей Власти.

В то раннее утро, когда Итиль еще спокойно пони-вал, богоподобный каган и Приобщенный Шад уже бодрствовали. Первый стоял перед алтарем, второй сидел над учетными книгами, сверяя поступления в казну от таможенных сборов, налогов и пошлин. В тот миг, как только небесный владыка Хазарии взмолился об армагеддоне, внезапно содрогнулся пол дворца, и весь дворец встряхнулся от подземного толчка. Откуда-то сверху полетела пыль и мраморная крошка, осыпав семисвечник и потушив все свечи, а через мгновение от нового удара каган не устоял и рухнул на пол. И не беда, поднялся бы, однако падая заметил, как с алтаря летит ковчег! Ударившись о ступени, он разломился, и свиток Торы подкатился к ногам кагана. Он поднял его и начал уж вставать, еще не осмыслив знака, но испытывая ужас оттого, что вспомнил разбившуюся звезду перед кончиной предшествующего кагана – отца своего, Аарона. В дополнение ко всему резко распахнулась дверь и вбежавший с факелом каган-бек застал богоносного лежащим на полу со свитком.

– Ступай вон! – крикнул ему богоносный. – Я тебя не звал!

Однако Приобщенный Шад и знаку не внял, а, воззрившись на владыку, неторопливо очистился огнем и, показалось, усмехнулся!

– Ты что, оглох?! – встать без помощи было трудно, мраморный зеркальный пол выскальзывал из- под колен и рук. – Прочь, мерзкая тварь!

– Я слышу, богоподобный, – ничуть не смутясь, проговорил каган-бек, присматриваясь. – И вижу все…

– Как ты посмел войти?! Когда я на молитве?..

Шад не отвечал, а лишь пристально взирал на богоносного, стоящего на четвереньках, на свиток Торы и на разбившийся ковчег. В этот момент иная мысль охолодила голову кагана: перед ним стоял палач его!

Пусть не сейчас, не в этот миг, но все равно, когда закончится срок владения троном, он исполнит приговор и совершит свой ритуал, набросив шелковый шнурок на горло…

– Сотряслась земля! – непослушным и незнакомым голосом то ли спросил, то ли оправдался небесный владыка. – Дворец шатнулся… Толчок земной?!

– Нет, богоносный, – вымолвил Приобщенный Шад и сделал несколько шажков вперед. – Земля непоколебима, стоит, как прежде, как всегда…

– А что же это было?!.

– Верно, знак…

– Знак?!. Что ты сказал?! Мой срок!.. Я крикнул – сорок лет!..

От негодования Великий каган пополз вперед и наконец-то, уперевшись в шов между каменных плит, нашел опору и в тот же момент вскочил. Каган-бек попятился.

– Ты знаешь ритуал?! Учили мудрецы, на сколько лет венчают?!. Зачем явился? Мой срок не вышел! А это был не знак – земное сотрясенье!

– Знак был! – вскричал Приобщенный Шад, падая на колени. – Я сам позрел!.. Ковчег упал! Недобрый знак, о, праведный! У стен Саркела русский князь!

Он не внимал словам о стенах и светлейшем князе; он услышал лишь то, что каган-бек пришел не казнить его, не вершить свой страшный долг. И вместе с облегчением налился злобой.

– Презренный шаббатгой! – богоподобный схватил тяжелый золотой семисвечник. – Как смеешь возражать?! Я утверждаю: тряслась земля! Да я убью тебя, булгар безмозглый!

И замахнулся, готовый нанести удар по голове, однако Шад вскинул руки:

– Нет, не убьешь! Нельзя меня убить, богоподобный!.. Ну, бей! Ударь!.. Но, выместив свой гнев, что станешь делать? Ведь я же Приобщенный Шад! А кто еще приобщен? Тот мальчик, которого ты взял? Но