гедонийцев. Среди них лежал и Малыш, боясь открыть глаза, и его уносила куда-то лента кладбищенского конвейера. Куда они плыли и как плыли, Малыш не задумывался: в мире нуль-переходов и управляемого пространства антигравитация казалась пустяковой забавой.

Люди в голубых куртках — теперь их цвет был отчетливо различим — шли рядом, молча сопровождая не останавливающийся кортеж. Сейчас Малыш хорошо видел загадочных конвоиров: полутораметровые, худенькие — куда им до рослых хозяев Аоры, — черные жесткие волосы, впалые щеки с орлиным носом и бледно-голубой цвет кожи. «Что у них, кровь голубая, что ли? — подумал Малыш. — Как у осьминогов. У нас железо в крови, а у них, должно быть, медь». Впрочем, стоило ли гадать, то была совсем другая раса, непохожая на земную, хотя и гуманоидная. Шли они не переглядываясь, и Малыш, как ни напрягался, так и не мог поймать ни одной их мысли. Таких они не видели ни в Зеленом лесу, ни в Аоре. Может быть, роботы? Да нет, люди как люди. Тогда почему Учитель ничего не сказал о них? И судя по всему, даже в Аоре о них не знают.

Внезапно конвейер остановился. Истуканами встали рядом немые конвоиры. «На кой черт я ввязался в эту авантюру? — с тоской подумал Малыш. — Сидел бы сейчас на станции с ребятами… Может, сбежать?» Он тут же устыдился своей мысли. Пока еще ничего страшного не видно, да и как сбежишь, если, скажем, нуль-переход здесь не действует? В самом деле, зачем он в залах регенерации? Мертвецы никуда не выпрыгнут.

Ничто так не пугает, как Непонятное, да еще обставленное с таким суровым, почти мистическим ритуалом. Не было на пути ничего, только уходил вдаль пустой коридор. И вдруг раздвинулись стены, послышался режущий ухо звук, похожий на визг электробура, и ниоткуда возникли темные ящики, точь-в- точь памятные «шкафы» в милеа. Коридор пропал, а «шкафы» стояли перед молочно-белой стеной, из которой один за другим выходили такие же низкорослые пареньки или девушки в голубых куртках. Они подошли ближе, и Малыш почувствовал, что «носилки» медленно подымаются на попа.

Он вцепился в их длинные ребра, чтобы не упасть, а ближайший «шкаф» двинулся на него, обнажая черную пустоту за тающей дверцей. Мелькнула мысль о побеге. «Поздно!» — подавила ее последующая. Пустота уже поглотила его, зажала будто в тугом коконе, но не парализовала: двигаться было можно, хотя и с трудом. Откуда-то сверху подул ветерок, холодный, пахнущий озоном, а по телу побежали мурашки, и закололо в груди. Что-то еще туже связало тело; попытался поднять руку и не смог, только чуть пошевелил пальцами. Уже и дышать стало тяжко, а по лицу потекли липкие струйки пота: температура повышалась.

— Задохнусь, — сказал он вслух.

Но крикнуть не мог — голос перешел в хрипоту, горло саднило, язык распух. Мысли потеряли форму, растеклись, появились галлюцинации. Малыш вдруг отчетливо увидел окно со стеклами, по которым били дробинки косого дождя. И сквозь пленку дождя — грозди махровой сирени в саду. Поспать бы чуток под этот стук капель!

И вдруг опять неожиданно — как все здесь! — сознание прояснилось, мысль вновь обрела движение и ясность. «Проверяли, — подумал тотчас же Малыш, — проверяли, насколько мы действительно окочурились; может, кто еще жив и не перекраивать его надо, а чуточку подлечить после драки. Всякое ведь бывает». И действительно, всякое: воздух вдруг посвежел, точно и не было липкой духоты и тяжести, темнота растаяла, наполнившись розоватым туманом, похожим на предрассветный где-нибудь летом на земной рыбалке. Но не успел он обрадоваться, как неизвестно откуда возникшие зажимы мягко опрокинули его на что-то плоское и жесткое — может быть, плаху, может быть, операционный стол. Сверху опустился колпак вроде парикмахерского фена, дохнул на Малыша горячим воздухом, и по телу словно ток пробежал.

Дернул руки — зажаты по-прежнему, выругался и стал ждать: заварил кашу — не жалуйся. Ждать пришлось не долго. Из тумана вышли двое в голубых куртках. Ближайший протянул черную воронку, от которой уходил в неизвестность длинный и гибкий, как резиновая трубка, шланг и приложил воронку ко лбу Малыша. Кожа под ней стянулась, но боли не было. Второй чем-то острым разрезал ему рубаху и приложил другую воронку к груди. Воздух зашипел, в грудь кольнуло.

— Осторожней! — крикнул Малыш.

Голубокожие переглянулись и засвистели по птичьи — чик-чирик, — в глазах у них промелькнуло недоумение. Но дела не бросили, вытянули откуда-то длинную белую материю — простыню не простыню — и накрыли Малыша. «Похоронили, — подумал он, — как после неудачной операции».

Но операция только начиналась.

Сначала Малыш ничего не чувствовал. Пустота и тишина кругом, только противно стягивали кожу воронки со шлангами, да где-то негромко гудели не то моторы, не то вентиляторы — поди разберись в этой колдовской механике! Но вдруг ему почудилось, и как явственно, как отчетливо почудилось, что кто-то подслушивает его мысли. Малыш испугался и замер, пытаясь проанализировать ощущение. А неведомый подслушиватель мыслей как бы подбадривал даже: «Не бойся. Думай, думай, не помешаю».

«Галлюцинирую», — ужаснулся Малыш.

Но то была не галлюцинация. Некто или нечто действительно прослушивало сознание Малыша, словно катился в нейронной системе мозга маленький умный шарик и собирал всю информацию, накопленную инженером за три десятка лет его жизни. Все собирал, ничем не гнушался — ни сомнениями, ни горем, ни болью, ни радостью. Малыш понимал, что это такое. Сотрут все напрочь — знания, память, привычки, наклонности — и смоделируют нового человека. Любого, только не Малыша — забияки, скептика, дружелюбного парня и отличного инженера, пойди поищи лучшего по всем этажам Управления космической службы.

Он рванулся со своего «операционного ложа», и зажимы не выдержали, сорвались, сдирая кожу с запястий. Рывком сел, оторвал от груди и лба дурацкие воронки, пошевелил ногами: свободны. Соскочил на пол, огляделся: не было «стола», на котором лежал, растаяли в розовой дымке воронки со шлангами, только валялась на полу смятая простыня-покрышка. Пнул ее ногой и неожиданно успокоился: сам виноват, будь осторожнее. Посмотрел по сторонам: всюду один и тот же туман — не все ли равно, куда сунуться! — и нырнул в клубящуюся муть.

Теперь он стоял в большом зале — не то ангар, не то вокзал на каком-нибудь земном космодроме, — только вместо диванов и кресел, на которых дремлют ожидающие поездки, тянулись ряды «операционных столов», повисших, как и повсюду здесь, без всякой опоры. На каждом — безжизненное тело гедонийца, соединенное черными длинными шлангами с красной светящейся панелью под потолком. Панель мелко-мелко дрожала, и от этого шланги, присоединенные к воронкам на обнаженных телах, ритмично извивались, как змеи в террариуме. А живых людей в зале не было — только мертвецы, попавшие в перекройку. Да и тех было немного: Малыш заметил, что добрая половина «столов» пустовала. Но и те, где шла «прочистка» мозгов, вели себя не спокойно. То один, то другой выстреливали воронками, и те, качаясь, повисали в воздухе, а «столы» подымались к потолку, пропадая в туманной мгле и снова опускались вниз, но уже пустые. Гедониец, подготовленный к дальнейшему циклу регенерации, оставался где-то наверху.

«Зрелище не из веселых, — решил Малыш, — пора менять дислокацию, все равно ни черта не понять». Он подошел к «столу», уже готовому к путешествию наверх, бесцеремонно подвинул мертвого гедонийца и уселся рядом, держась за призрачный, но твердый на ощупь край «операционного стола».

Подъем прекратился так же внезапно, как и начался. Малыш спрыгнул и увидел прямо перед собой темное жерло трубы метра полтора в диаметре. Тело гедонийца, неизвестно как и чем сдвинутое, скользнуло туда, а «стол» нырнул вниз и пропал.

«Была не была, все равно другого пути нет», — решил Малыш и скользнул в трубу за гедонийцем. Несмотря на свой почти двухметровый рост, он мог, согнувшись, даже идти по трубе, перебирая руками по горячим стенкам, словно труба входила в систему центрального отопления. Сначала идти было легко, но потом труба поднялась, и пришлось ползти в гору на четвереньках. А труба, казалось, не имела конца. По- прежнему кругом плотная темнота, гасившая все звуки — даже попытка постучать по стене оказалась беззвучной, только уклон понизился. Малыш прополз еще немного, и рука его уже не встретила никакой опоры. Сильный толчок в спину бросил его куда-то вниз, он пролетел во тьме — как долго, сам не помнил — и шлепнулся на что-то мягкое и податливое, сильно прогнувшееся под тяжестью тела и мгновенно погасившее инерцию падения.