плечами был уже большой опыт воздушного бойца и командира. Теперь на курсах, разбирая многие воздушные бои, он убеждался, что они велись без должной согласованности с общими целями и стратегическими задачами. Авиация чаще всего вела самостоятельную воздушную войну с противником. Ей не хватало должного взаимодействия с наземными войсками. Проблемы военного искусства так захватили молодого генерала, что он с головой ушел в учебу. Теперь в его комнате горками лежали труды многих военных специалистов, и не только советских, по самым различным военным вопросам и проблемам.

В ноябре 1940 года в Москву на экскурсию прибыла группа партийных активистов из Перми. В ней был и учитель Василий Павлович Яковлев. Он выбрал время и как-то к вечеру зашел по известному ему адресу с надеждой: «А вдруг увижу своего генерала!»

Мария Михайловна всплеснула руками, открыв двери гостю.

— Василий Павлович! Родной ты наш! Как хорошо, что вы приехали. Раздевайтесь, проходите, скоро и Гриша придет, вот радости-то у него будет. И Федя сегодня прийти повечерять обещал. Давайте помогите мне на стол накрыть.

Она хлопотала, накрывая стол, и расспрашивала о новостях уральских.

Скрипнула дверь. Мария Михайловна шепнула:

— Гриша пришел, — заговорщицки приложила палец к губам, подавая знак к молчанию.

Войдя в комнату, Григорий Пантелеевич широко открыл глаза и, разведя руки, пошел к Яковлеву:

— Василий Павлович! Дорогой учитель! Какими судьбами вы здесь? Лет-то сколько пролетело, как мы расстались.

Они крепко расцеловались.

— Да вот на своего генерала приехал посмотреть. Советских генералов еще в глаза не видел. Дай, думаю, посмотрю. Взял и приехал.

— Вот и отлично! Мама, ну, ты скажи, какой же Василий Павлович молодец. Десять лет почти минуло, а вы и не изменились. Все могучий и привлекательный. А Евдокия Георгиевна ваша, как поживает и здравствует? Теперь уж без утайки скажу, что все мы шекаэмовцы были в нее влюблены. Каждый в школе готов был сделать все, что бы она ни пожелала.

В комнату вошел Федор (Федот). Снова объятия и радостные приветствия.

— Ну, Кравченки, молодцы! Один генерал, другой проректор института. Вот это шагнули. А помнишь, Гриша, как вы Федота на комсомольском бюро «прокачивали» и меня как секретаря партячейки пригласили для острастки озорников.

— Ничего он не помнит, — смеялся Григорий. — Вот недавно мы с мамой его прорабатывали, что бывает у нас редко.

— Ага, не помню. Все как перед глазами вижу и сейчас.

— Сознавайся, Федор, что ты тогда натворил? — с шутливой строгостью наступала Мария Михайловна.

— Да за косу девочку дергал. Она со мной дружить не хотела, — оправдывался Федор.

— Да кто с таким дружить будет, если он на кулаки надеется?

— Вот мы ему тогда выговор и влепили.

— Гриша, а помнишь, как тебя козел по степи таскал? — уже вспоминал Федор. — Синяков тебе насадил. Домой пришел, как побитый. А там Иван от кулака прибежал, тоже в синяках, его-то хоть вправду исхлестали.

— Это меня за оплошку тогда Дектярев избил. Оси у телеги надо было смазать, а я деготь нечаянно пролил. Поехали на пашню, а колесо и запосвистывало. Хозяин схватил узду: «Ах ты, дармоед! Сам нажрался, а колесо помазать забыл. Не наживал своим горбом, так тебе чужого добра не жалко!» — А сам бьет почем зря. Я спрыгнул с телеги и бежать.

Расчетливый был, жадюга. Вечером, бывало, уложит нас спать в амбаре и закроет на замок, чтобы на вечерки не убежали. «Не выспитесь, — говорит, — так какие из вас работники будут?»

Григорий много рассказывал О своих делах в Китае, на Халхин-Голе, об опаснейших ситуациях, в которые попадал. Рассказывал как-то со смешком, глядел на давние события как бы со стороны.

— Сбивали меня в Китае… Вынужденные посадки были. В Монголии как-то к черту на кулички занесло. Товарищи, по крайней мере, три раза считали погибшим… Но вот, к счастью, я жив и ни разу даже не ранен.

— И сердечного ранения нет? — намекнул Василий Павлович. — Все еще не женился.

— Для сердечных дел нет времени: либо воюю, либо учусь. Сейчас вот на курсах… мечтаю об академии.

— Есть у него на примете, — подмигнул учителю Федор. — Балерина. В Большой театр зачастил, Ольгу за собой таскает.

— Да, она прекрасная балерина, — уже задумчиво говорил Григорий. — Но до женитьбы еще далеко…

Ночь пролетела, будто сокол взмахнул крылом. Утром, когда проснулись, по стеклам окон стучал дождь.

— Видать, от наших горячих сердец и на улице потеплело, — смеялся Григорий.

Учитель схватился за голову: его валенки стояли у дверей.

— Ну, это не беда, Василий Павлович. Примерьте-ка мои армейские сапоги. Подойдут — носите их, как память. Дарить армейские сапоги — это хорошо. Только не пришлось бы вам, дорогой учитель, носить такие же, как солдату. — Лицо генерала стало суровым. — Чувствую, фашисты не остановятся на полпути. Драться с ними все-таки нам придется.

При обсуждении уроков, вынесенных из боев на Халхин-Голе и на финском фронте, кое-кто пытался сгладить сложности, крупные пробелы в техническом оснащении войск, в подготовке личного состава, в стратегии и тактике ведения войны. Особенно сложными были вопросы взаимодействия родов войск.

В конце 1940 года Сталин пригласил к себе на совещание ряд крупных авиационных командиров. Здесь были Яков Смушкевич, Иван Лакеев, Павел Рычагов, Григорий Кравченко, Сергей Черных и ряд других военачальников. Вопрос стоял прямо: что сделано в улучшении подготовки авиации к ведению современной войны?

Отчитывающийся военачальник начал с дифирамбов в адрес Сталина и Политбюро за заботу о развитии советской авиации.

— Что делает Политбюро и я лично, — прервал докладчика Сталин, — нам известно. Я бы хотел услышать, что делаете вы и подчиненные вам люди. А вы толчете в ступе воду. У нас нет времени для пустых разговоров. — И посадил докладчика.

Когда речь зашла о путях строительства и совершенствования Военно-Воздушных Сил, Кравченко высказался за комплексное развитие всех видов авиации, за создание крупных самостоятельных соединений, способных выполнять как оперативные, так и стратегические задачи. В этом он был твердо уверен, давая оценку крупным воздушным сражениям в небе Монголии.

К единому мнению на совещании тогда не пришли. Но в дальнейшем уже первый год Великой Отечественной войны показал, что генерал-лейтенант Кравченко был тогда прав.

В марте 1941 года Григорий Пантелеевич закончил курсы при Военной академии Генерального штаба и принял под командование 64-ю авиадивизию, находившуюся под Москвой.

В июне 1941 года Григорий Пантелеевич был зачислен слушателем Академии Генерального штаба РККА и готовился к началу занятий. О начале войны он узнал утром 22 июня, находясь на даче в Серебряном бору. Кравченко любил бывать здесь. Ему нравилось «крестьянствовать», как подшучивал он над собой: копать землю, холить ее грабельцами, поливать грядки. Осенью он посадил здесь рябины и теперь радовался, что они хорошо взялись и пошли в рост. Всю субботу Григорий с Ольгой пололи