незнакомые для большинства дисциплины: аэродинамику, навигацию, устройство авиационных моторов и самолетов. Целыми днями старательно перечерчивали в свои тетради многочисленные схемы электропроводки бензо- и маслопитания, записывали массу цифр и формуя. От напряжения тяжелела голова.

— Нас будто готовят не на самолетах — на формулах летать, — шутили курсанты.

Наконец дошли до матчасти. Учлеты готовы были дневать и ночевать в ангарах у самолетов. Скорее в небо! Но преподаватели настоятельно твердили: прежде чем летать в воздухе надо этому вначале научиться на земле.

Когда начались занятия, курсанты поочередно забирались в кабину, осматривали приборы, отжимали и опускали педали, ручку управления, запоминали положение сектора газа, капота двигателя относительно горизонта и другие премудрости.

На инструктора смотрели, как на бога. У него учились поведению в кабине, управлению машиной при пробежках по земле, с ним поднимались первый раз в небо, от него получали добро на самостоятельный полет.

С инструктором Григорию Кравченко повезло. Они даже были чем-то похожи друг на друга. Максим Константинович Моисеев тоже был невысокого роста, крепкого телосложения, с доброй, постоянной улыбкой на лице. Он с симпатией относился к Григорию, но почувствовать это не давал. Был честным в оценках, справедливым и ровным в отношениях.

— Ну, Кравченко, давай на рулежку! — дает он команду. — Упражнение номер один.

Григорий на малом газу ведет самолет по беговой дорожке, делает плавный разворот и по прямой рулит к исходной точке, безукоризненно выдерживая направление. Получается у него на зависть хорошо.

— Добро! — кричит инструктор. — Теперь добавь газку, давай номер два!

Кравченко дает газ, увеличивает скорость, и самолет поднимает хвост, несется по прямой, готовый вот-вот оторваться и полететь. Но этого не произойдет, у самолета на крыльях снята часть оперения.

Так повторяется много раз, пока курсант привыкает делать «наземный взлет» почти автоматически.

— Хорошо, Кравченко, молодец!

— А еще можно разок?

— Хватит. Останется время, еще разрешу. А пока отдыхай.

Моисеева радовала настырность и неутомимость Григория в овладении самолетом. Все зачеты учлет выполнял только на «отлично». Получив «хорошо», он выпытывал у инструктора свои недочеты, просил разрешения пересдать. И пересдавал, действительно, без задоринки.

И вот впервые инструктор Моисеев поднимает Кравченко в воздух. За штурвалом он спокоен, и Григорий старается не пропустить ни одного движения наставника. Они набирают высоту и делают плавный разворот по кругу. Григорий смотрит за борт и захлебывается от восторга. Внизу земля, и все на ней кажется сказочно-прекрасным.

А инструктор уже требует доклада:

— Что вы, курсант Кравченко, видите справа? Сообщите ориентиры, сопоставьте их с макетом на тренажере, который изучали перед полетом. Запомните, в воздухе все может меняться, но ориентиры на земле остаются постоянными.

Ориентировка по макетам в классе и видение земли с воздуха требуют иного осмысления, к которому надо привыкать. Но Григорий взглядом цепляется за крупные строения, цветные пятна крыш и в памяти прокручивает макет местности. Докладывает инструктору район нахождения.

Инструктор кивает головой и требует нового доклада:

— Все внимание на меня. Заходим на посадку, следи за каждым движением и ориентиром.

Только после третьего ознакомительного полета Моисеев сказал, что память на ориентиры у Григория отменная.

Пока самолет в воздух подымал инструктор, все было просто и ясно. Но вот Григорий впервые должен был сделать это сам. Моисеев сидит за дублера на спарке и, кажется, его не волнует ничто.

Кравченко смело берется за ручку управления. Но что это? Руки отяжелели, дрожат. Стараясь не подать виду, дает газ, разгоняет машину и берет ручку на себя. Самолет отрывается от земли и круто уходит вверх.

Григорий в зеркало видит лицо инструктора: тот спокоен, посматривает, как пассажир, по сторонам.

— Забрались уже высоко, опусти ручку, — подсказывает он.

Кравченко отдает ручку от себя. Машина выравнивается, идет по прямой, но вот уже море стеной дыбится перед ним. Значит, самолет пошел вниз. Григорий тянет ручку на себя, самолет задирает нос, опускает ручку — клюет книзу.

— Нежнее ручку держи, пилот, — советует инструктор. — Самолет, как невеста, обходительность любит. И спокойней. Расслабься малость. У тебя уже неплохо получается.

«Какое там неплохо, — думает Григорий. — На прямой самолет удержать не могу. Не полет — скачка какая-то! А еще посадка впереди! Где же аэродром?»

И, будто подслушав его мысли, инструктор командует:

— Курсант Кравченко, делайте разворот и заходите на посадку.

Земля летит стремительно навстречу. Григорий сбрасывает газ. Напрягся весь, как пружина. Вот он, момент, когда надо ручку плавно взять на себя. Колеса коснулись земли. Самолет весело бежит по аэродрому к заданной точке. Григорий весь взмок от напряжения.

Вместе с Моисеевым они идут по летному полю. Тот не спешит давать оценку. Завтра снова вылет на спарке. Сегодня, после обеда, они обсудят все до малейших подробностей — от посадки в кабину, до того момента, как был выключен мотор.

В летной школе инструктор не только наипервейший начальник и командир, учитель и наставник, он самый строгий и справедливый судья. Его оценки и решения обжалованию не подлежат. Только он принимает решение, когда курсанта можно самостоятельно выпустить в небо. А для мечтающего летать — это все!

Вот, наконец, и самостоятельный полет. О нем Моисеев сказал только утром, чтобы Кравченко не беспокоился и хорошо выспался. Инструктор с наставлениями не докучает. Посоветовал лишь все делать так, как отрабатывали на спарке.

— Ручку управления не зажимай, свободнее держи, а то биение твоего сердца отдается на элеронах. — Он улыбнулся. — Ни пуха, тебе, ни перьев! — И отошел от самолета.

Григорий в кабине. Ровно работает мотор, подпрыгивают стрелки приборов. Стартер флажком дает разрешение на взлет.

Кравченко увеличивает подачу на секторе газа, мотор набирает обороты, самолет берет быстрый разбег. Ручку управления плавно ведет на себя и, не почувствовав отрыва от земли, подымает самолет в воздух. И вот уже под облаками. Где-то далеко-далеко небо сливается с морем. Внизу знакомое летное поле, как на макете, кубики учебного корпуса, казарм, мастерских и ангаров.

Сердце колотится в груди: «Я лечу! Я лечу! Мама, мамочка, видела бы ты, что сын, словно герой твоих сказок, парит по небу на ковре-самолете!»

Время бежит. Григорий делает левый разворот, потом правый, большими кругами забирается ввысь. Крылья самолета, словно крылья самого пилота, послушны ему, чутки к каждому движению. Надо не опоздать, вовремя зайти на посадку. Он делает разворот, сбрасывает газ и планирует над аэродромом. Вот и посадочный знак. В стороне группа курсантов, задрав вверх головы, смотрит на него.

«Спокойней, спокойней, Кравченко, — стучит в мозгу, словно где-то там засел и дублирует инструктор. — Не подкачай! Вот она точка… Бери ручку плавно на себя».

Самолет чиркнул землю колесами, ровно побежал по полю, развернулся, подчиняясь рулю, и замер. Пропеллер на холостом ходу гонит воздух, вокруг машины зеленым шелком шевелится трава. А к самолету уже бегут товарищи, машут приветственно руками, радуясь за друга. Григорий сдвинул очки на лоб, провел по лицу рукавом комбинезона, смахнул с лица пот и с улыбкой стал вылезать из кабины. Он не умел и не хотел скрывать своей радости. Полетов потом было тысячи, но Григорий Пантелеевич любил вспоминать о