империалистов собрать свой взнос, а также создать при школе ячейку Осоавиахима, готовить себя к службе в Красной Армии. За создание новой организации голосовали единогласно. Председателем ячейки избрали Федора Тюфтина.

Когда осоавиахимовцы школы пришли в Мочалово повидаться с Нохриным, он предстал перед ними у покосившейся избенки, в старенькой солдатской гимнастерке. Глаза его светились счастливой радостью. Грише показалось, что Нохрин от радости даже помолодел.

Через неделю в ячейку Осоавиахима записались уже все. Ребята собрали первые членские взносы, установили возле интерната турник, принесли гири, каждое утро делали зарядку и бегали к роднику обливаться ледяной водой. Началась практическая работа по подготовке себя к защите Родины.

Был создан стрелковый кружок. Возглавил его школьный математик, бывший красный командир Павел Григорьевич Боросан. Из районного совета Осоавиахима принесли учебную винтовку. Павел Григорьевич показал, как ее разбирать, собирать и смазывать, заряжать и целиться, выполнять простейшие приемы: на плечо, к ноге. Каждый осоавиахимовец мастерил себе самодельную винтовку. Из полена и старой печной заслонки сделали пулемет, приспособив для имитации стрельбы трещотку, которой ребята осенью на бахче пугали ворон. Девочки создали санитарную группу. Дел хватало всем.

Районный совет Осоавиахима для подготовки и проведения игр назначил командиров. Ими стали бывшие военнослужащие Федор Сюричев, Павел Бабкин, Николай Гуреев. Начались строевые и тактические занятия. Ребята разделились на два отряда. Одни называли себя «синими», другие «зелеными». Первые игры прошли в осенние каникулы. Главным арбитром на них был председатель совета Осоавиахима Дубровин. Ему помогали члены жюри из общественности.

В казачьей станице Звериноголовской любили подобные затеи. В них с удовольствием играли и взрослые, порой бывалые казаки. Особенно ярко проходили маевки и ярмарки с различными состязаниями после посевной и уборки урожая. Большим интересом пользовались скачки на конях, джигитовка, рубка клинком лозы, преодоление препятствий. Здесь можно было показать смелость, удаль, выносливость и силу, показать, что ты есть за казак.

После празднования десятой годовщины Октября Маляревский представил школьникам нового учителя. Был он высокий и стройный с командирской выправкой. Звали его Василий Павлович Яковлев. На первом же уроке ребята попросили учителя рассказать о себе.

Он улыбнулся, чуть прищурив глаза.

— А что рассказывать? Вот в этих же самых стенах — он повел рукой вокруг, — десять лет назад закончил я Звериноголовское четырехклассное городское училище. Мечтал стать учителем, а угодил к Колчаку в солдаты. Бежал. Добрался до красных. В девятнадцатом году вступил в комсомол. Готовился с армией Михаила Васильевича Фрунзе штурмовать Перекоп, да был переброшен на Западный фронт, на борьбу с белополяками. В 1923 году вступил в партию большевиков. После гражданской войны учился в Ленинграде в военно-политической школе имени Энгельса. Потом был политруком роты. Довелось видеть и слышать выступления Фрунзе и Калинина, Орджоникидзе и Бубнова, Димитрова и Коларова.

Я буду у вас вести обществоведение. Постепенно обо всем и расскажу. А сейчас давайте выясним, что вы знаете о классах и классовой борьбе вообще и как она проявляется в нашей станице Звериноголовской? Чтобы лучше все это представить и понять, пойдемте-ка сейчас на берег Тобола, к месту расстрела наших станичников.

Шли центром станицы мимо крестовиков с кирпичными полуподвалами, с крышами под крашеной жестью. Резные ворота и наличники окон, крепкие заборы. Не подступись!

— Присмотритесь-ка, ребята, к застройке станицы. — Уже по ней видно, что живут не все одинаково. В центре, у церкви — хоромы. Торговцы да зажиточные казаки. К окраине — пятистенки. Среднего достатка хозяева. На самой окраине — избы да саманные мазанки. Беднота.

— И у мусульманской мечети, глядите, тоже дома-хоромы да кирпичные лавки. Чьи они? Богатых иноверцев. Их соплеменникам из мазанок ходу сюда нет, разве что для найма в работники.

Вот так. А ведь на одной земле и под одним солнцем все живем.

— А с кем расправились белочехи, когда в станицу нагрянули? Из богатых кто-нибудь пострадал?

— Прочитайте фамилии на памятнике: братья Федор и Яков Бухаровы, Сабир и Нагмеджан Музафаровы, Николай Фомин, Султан Салимов, Самигулла Габайдулин, Алексей Гуреев… Все из бедноты, из активистов новой власти. Разных они национальностей, а полегли за одну идею.

Более двух часов продолжалась на берегу беседа. И мудреное название предмета «Обществоведение» стало близким и понятным каждому.

И потом, позднее, о каких бы глобальных проблемах ни говорил Василий Павлович, он умел их сфокусировать, как через увеличительное стекло, на местной жизни, на местных примерах так, что даже самые сложные вопросы становились ясными. Все понимали, что борьба за новую жизнь идет не где-то вообще, а в родной станице, в стенах школы, в клубе, на улице и даже в семьях.

Время было переломное, архисложное. В декабре 1927 года прошел Пятнадцатый съезд партии, принявший решение о всемерном развертывании коллективизации сельского хозяйства и подготовке наступления социализма в стране по всему фронту. По станице и в округе ползли слухи, суждений и кривотолков было много. Райком партии в проведении разъяснительной работы часто использовал преподавателей и комсомольцев ШКМ. Партийная ячейка школы совместно с комсомольской вела большую агитационную и разъяснительную работу в Зверинке и селах района.

С докладами по политическим вопросам чаще всего выступал Василий Павлович Яковлев; о преимуществах коллективного ведения хозяйства — директор школы Маляревский. Агитбригада давала концерт. Начинался он «живой» газетой «Посторонись соха — трактор идет!» Под балалайку и гармонь исполнялись сатирические частушки и куплеты школьных поэтов Григория Шмакова и Тимофея Немцова. В них остро высмеивались кулаки и их подпевалы, бичевались зажимщики хлеба, неплательщики налогов, носители бытовых пороков. Нередко попавшие под критику тут же покидали зал под смех и аплодисменты односельчан. Агитбригада призывала объединяться в товарищества по совместной обработке земли, создавать колхозы, продавать излишки хлеба государству, вела большую антирелигиозную пропаганду.

Учителя ШКМ готовили в клубе и школе вечера и диспуты, читательские конференции, вовлекали в них ребят, и те быстро втягивались в общественную работу: самостоятельно готовили рефераты, выступали, горячо отстаивали свое мнение. Словом, быстро взрослели.

В январе 1928 года группу активистов ШКМ принимали в комсомол. Список кандидатов в комсомольцы, среди которых были и братья Кравченко, за неделю вывесили в школьном коридоре. Предлагалось всем, кто знает что-либо порочащее этих ребят, написать письмо в комсомольскую ячейку или выступить на собрании. На собрание пришел председатель райкома ВКП(б) Федор Ефимович Скрипниченко. Все школьники волновались и переживали за товарищей. Но все обошлось как нельзя лучше. О Грише Кравченко говорили с похвалой, единогласно приняли в Союз и сразу же ввели в актив, избрали заместителем секретаря школьной ячейки.

У Гриши в удостоверении об окончании школы записано, что за годы учебы он был «председателем школьной кооперации, председателем хозкомиссии, членом педсовета, начальником районного штаба «легкой кавалерии», секретарем ячейки ВЛКСМ, зам. секретаря райкома комсомола, уполномоченным РК ВЛКСМ, РК ВКП(б) и РИКа по кампаниям».

Наиболее активных и подготовленных комсомольцев нередко направляли с поручениями райкома комсомола или райкома партии вместе с коммунистами в деревни для политической работы.

Однажды Григорий Шмаков и Григорий Кравченко были командированы райкомом в село Редуть в помощь сельсовету для заготовки семян. Как вспоминает Шмаков, Гриша проявил себя там заправским агитатором. Он давал обстоятельные ответы на все вопросы, а когда вступал в спор, выдержка не покидала его.

Уже в начале собрания кулак Баранов внес предложение сделать самообложение равным с каждого двора.

— Понемногу все дадим, все поделимся с государством.

— Такое предложение не пройдет, — возразил Кравченко. — Размер самообложения будем исчислять с посевной земли, по два пуда с десятины.

— Это, что же, я должен сорок пудов отдать, — возмутился Баранов, — столько же, сколько десять