— Грищенко! Ну-ка шагай сюда, — ходил Галкин кругами возле беспомощной «тридцатки» своей с отломанным крылом и без винта. — Чья работа?

— Иванова.

— Это я знаю, тебя кто просил доверить писарю боевую машину? Сидели бы в штабе вон оба да и строчили…

— Прикажут — сяду. А насчет Иванова иди разговаривай с комполка.

— Комполка… Трясетесь тут, аж коленные чашечки все в трещинах…

По дорожке к штабу перекатывались вихревые воронки.

— Разрешите, товарищ майор… Вы на каком основании отдали мою машину другому? Пу…

— На основании Устава как старший по званию и по должности. Так что Золотая Звезда твоя тусклей моих шпал… Хотя обо мне и не сообщает ничего Совинформбюро…

«О-о, все ясно, почему не он поздравлял меня с Героем, а Тетерядченко, — вот когда только понял Галкин. — Придется на перекладных приближать победу… Ничего. Получу новый»…

— Правильно бабушка моя говорила, что загад не бывает богат. Размечтался, глянь-ка… Вот тебе и свободная охота.

Мечты, мечты… Светлые, розовые, голубые, радужные. Но у зависти только один цвет — черный. И те, кто говорит: «О, я ему завидую белой завистью», — врут. Не может быть целиком белой зависти, как не бывает целиком белых зайцев: хоть кончики ушей, но черные.

И дорываясь до чьего-нибудь мало-мальски подлатанного самолета, отводил Галкин начинающую черстветь душу.

— Товарищ майор… Сколько можно мне загорать как на курорте? Грищенко высох уж, форма болтается на нем, как осердие на батоге, и сегодня седьмой вылет собирается делать…

— Ну, куда ты хватаешь, Галкин? До славы дожил, ну и доживай теперь до почета. Или за Кравченко гонишься? Так Кравченко генерал-лейтенант. Командир дивизии. И на груди уже две звездочки, а где две, туда третья сама свалится… Береженого бог бережет. Я вот почему редко летаю…

— Потому что еще и трус, поэтому, наверно.

— Еще и трус… А первый какой недостаток у командира полка?

— Командир полка… В начпроды вам надо идти, там вовсе будет этого спирту море. Но самое мерзкое в вас — зависть.

— Пьяница, трус, завистник я, значит… Так. Иди садись вместо Грищенко, посмотрим, кто ты против их истребителей…

Они вывалились из-за облаков. С форсом. Заложив вертикальный левый крен. Все враз. Тринадцать штук.

— Гляди-ка ты, неверующие какие, — чертовой дюжины не признают.

У четырех на фюзеляжах красуются карточные тузы разной масти, у пятого — коричневый скорпион.

— Асы, — отметил про себя Галкин. — «Ас» по-французски, кажется, и есть «туз». — Включил рацию. — Владислав… Видишь, сколько их?

— Вижу, — чересчур уж, вроде, спокойно, отозвался ведомый.

— Ну и как?

— Как прикажете, товарищ командир. Вообще-то можно попробовать вон того клешнятого…

«Клешнятый по нашим меркам у них не менее чем дважды ас. Да, будь этот Владик Поваров чуть постарше, да поопытнее, можно бы и со скорпиона начать… Не помню, есть ли, нет ли еще ему двадцать…»

— Владислав! А давай членистоногого с клешнями в клещи же и возьмем.

— Давайте…

— Тогда пошел…

Похоже, немцы этого только и ждали. Галкин не успевал «отмахиваться» как от ос, когда их гнездо под болотной кочкой расшевелишь. И ни Поварова, ни «скорпиона» нет… Нет, «скорпион» здесь. Неужели Славку сбили одного.

Один против двенадцати… Что ж, двенадцать — не двадцать пять. Да, но и «мессер» — не «юнкерс».

— Ладно, посмотрим. Главное — тузов поколупать… Ну-ка, где там «удавка Галкина»?

Михаил помнил эту обратную петлю, но ловил противника на нее в исключительных случаях, а какой может быть исключительный случай на войне, когда или — или.

В полку ходили слухи о каком-то его «хитром маневре», но это был скорее отчаянный маневр, ни понять, ни повторить который никто не мог.

Не мог или не решался?

Имитируя падение, Галкин бросал самолет в отрицательное пике, и обрадованный противник, «клевал» на эту приманку, чтобы окончательно добить падающий советский истребитель, и гнался за ним до самой земли, насколько хватало выдержки, но «поверженный» русский вдруг делал полупереворот через крыло и, едва не коснувшись верхушек деревьев, давал свечу, а преследователь врезался в грунт.

«Туз треф» воткнулся в болото по самый крестик. «Пиковый» подставил бок и разломился надвое от пушечной очереди почти в упор. Как были сбиты тузы красной масти — не видел никто, но жители села Будогощь подтвердят потом, что какой-то один наш сражался с восьмеркой немцев.

О сбитых Галкиным четырех вражеских истребителях не было подано сведений никуда: одна из посланных поисковых групп «установила», что во время воздушного боя самолет его пошел со снижением и упал в расположение противника.

Мог попасть в плен… Мог сдаться…

Не вернулся из последнего боя Михаил Галкин 21 июля, в конце августа на всякий случай уведомили жену и дочь, что «Ваш муж и отец пропал без вести…»

Не мог Галкин ни сдаться, ни попасть в плен: пропал без вести 21 июля, а тело его случайно обнаружил солдат-связист 1 октября. На нашей территории, в трех километрах от штаба армии и в восемнадцати от аэродрома базирования 283-го ИАП. И прибывшая на место гибели Героя комиссия во главе с полковым врачом установила, что на одежде его и открытых частях тела нет следов поражения пулями или осколками. И еще было установлено, что в радиаторе его самолета три пробоины. Значит, Галкин совершил вынужденную посадку.

Отползти от истребителя у Галкина хватило сил лишь на каких-нибудь триста метров: самолет с тремя пробоинами в радиаторе садил он на «живот», и корневище поваленной сосны, содрав обшивку, раздробило ему голени обеих ног.

Неужели не искали? А если искали, то как? Возле погибшего — ракетница, с десяток ракетных гильз, браунинг, пистолетные гильзы и окурки папирос «Беломорканал». Ночью не зависающая ракета, а спичечная искра видна за десятки километров.

Но что сделаешь теперь, если тогда ничего не смогли сделать: война есть война.