Джеймса и Лоренцо, чтобы можно было за один раз набрать побольше воды. Я всегда мучилась от стыда, когда приходилось стучать в соседские двери с ведром в руке, униженная силой обстоятельств, приведших меня к этому моменту, заставивших попрошайничать на глазах у моих сыновей.
Когда Бригам навестил мой коттедж в первый раз, он сообщил, что привез дурные вести.
— Боюсь, мои доходы уже не те, что прежде, — сказал он. — У всех нас они сейчас снижаются… Придется мне сократить твое содержание.
— Сократить? Насколько?
— Боюсь, что мы сократим твое содержание совсем.
— Ты совсем ничего мне не будешь давать?
— Почему же ничего? Ты останешься жить в этом доме без арендной платы и будешь по-прежнему получать продовольствие в Семейном магазине.
Здесь я должна выполнить обещание, данное мною в самом начале этой книги. Я поклялась, что не умолчу о подробностях, какие вызывают наиболее острый интерес Читателя. Мой опыт чтения лекций, где бы они ни проходили, кто бы ни сидел в зале передо мной, свидетельствует о том, что задаются одни и те же вопросы. Эти вопросы трудно задавать в присутствии равных тебе участников собрания, но раньше или позже какая-нибудь отважная душа — чаще всего это бывает женщина — решается спросить. И тогда наступает великое облегчение в рядах присутствующих, ведь удовлетворено любопытство, мучившее каждого из них. Никогда не приходилось мне рассказывать свою историю без того, чтобы кто-то не задал вопроса о супружеских отношениях между Бригамом И мной. И теперь я удовлетворю ваше любопытство, сообщив, что эти отношения между Бригамом и мной прекратились за какое-то время до окончания третьего года моей жизни на ферме Форест-Фарм.
Теперь я поняла, что наши изменившиеся отношения обойдутся мне дорогой ценой. После того как Бригам выселил меня с фермы, я превратилась, как и множество других полигамных жен, более не посещаемых им по расписанию, всего лишь в финансовую обузу.
— Как же я смогу прокормить своих сыновей?
— Разведи огород. Работай иглой на заказ. Или бери белье в стирку.
— Брать белье в стирку! Мне приходится ходить по всей улице с ведром в руке, выпрашивая воду у соседей. Ты не знаешь… Нет, ты представить себе не можешь, каково мне просить эту воду! У этих людей… у этих добрых людей не хватает решимости выгнать меня с порога. Но ведь они тоже тяжело работают. А колодец не так уж глубок. С какой стати они должны делиться со мной своей водой?
— Да с такой стати, что они — Святые и им хорошо бы помнить, кто привел их сюда.
Его отвратительная злобность выплеснулась наружу. Она сочилась из него каплями пота, яростью и всепоглощающей ненавистью ко всему, что он видел перед собой. Пророк утратил свое величие, превратившись в раздражительного тучного старика. Его словно вынесло из моего дома. В тот момент я никак не могла подумать, что он больше никогда в нем не появится.
Чтобы облегчить свое финансовое положение, я решила брать жильцов. С той поры, как несколько лет назад завершилась прокладка железной дороги, Немормоны стали приезжать в Дезерет в таких количествах, каких мы никогда не видели ранее. Отелей, для того чтобы разместить приезжих, не хватало, и очень быстро среди Святых распространился обычай сдавать комнаты этим новым постояльцам на короткое и на более долгое время. Такая эволюция была очень странной для нашей столь изолированной Территории: Святые, никогда не знавшие ничего о внешнем мире, вдруг стали делить свои дома с вавилонскими чужаками. Конечно, каждый Святой Дезерета воспитывался на россказнях о порочности Немормонов: их богослужения фальшивы, они постоянно совершают прелюбодеяния, они пожирают своих младенцев! Хотя я верила не всем этим басням, у меня осталось общее впечатление, что я никогда не смогу доверять Немормону. В конце концов мой пустой кошелек одержал победу над моими предубеждениями, и я поместила объявление в газете «Дейли трибюн».
Первым человеком, откликнувшимся на объявление, оказался майор Джеймс Бертон Понд, ранее служивший в Висконсинском Третьем кавалерийском полку, сторонник Джона Брауна,[106] а теперь работавший репортером в самой «Дейли трибюн». Он явился ко мне в дом в полной форме, при сабле с серебряной рукоятью.
— Комната еще свободна?
— Плата — три доллара в неделю, — ответила я. — Включая питание. Стирка оплачивается дополнительно. Вам придется полюбить детей. У меня два сына — Джеймс, которому девять, и Лоренцо, ему восемь. Они хорошие мальчики, но они — мальчики и порой шумят. Вы можете собираться здесь или на террасе, но не на кухне и не в столовой. Гости должны покидать этот дом к десяти часам, а если вы… — Я замолкла, потому что майор Понд очень странно на меня смотрел. — Что-нибудь не так?
— А вы действительно миссис Янг?
Я ответила, что его информировали совершенно правильно.
— С чего это вдруг вы сдаете комнаты?
— У меня есть свободные комнаты и нет доходов. Я лучше буду брать жильцов, чем подвергать лишениям моих сыновей.
— А что же ваш муж?
— Вы хотите посмотреть комнату, майор Понд, или нет?
Судья Элберт Хейган, бывший полковник армии конфедератов,[107] человек умудренный в юридических вопросах и юрисконсульт по горному праву, с женой, миссис Хейган, стали моими следующими постояльцами. Судья Хейган жил б
Так, менее чем за неделю, мой дом совершенно преобразился. То, что все трое моих жильцов оказались Немормонами, было результатом совпадений и обстоятельств того времени, а вовсе не сознательным намерением с моей стороны.
Вечерами Судья Хейган с женой, а с ними и майор Понд любили собираться и беседовать у меня на террасе. Они приглашали друзей и знакомых, умных, живых мужчин — адвокатов, журналистов, историков и других знающих людей — Немормонов, — которые чаще всего приводили с собою своих ярких и живых жен. Эти женщины, многие из которых носили свободные (и запретные!) прически, так что волосы каскадом падали им на плечи, знали о каждом сюжете не меньше своих мужей. Почти каждый вечер за окном моей гостиной проводился семинар о разных идеях и о философии. «Есть у вас какие-либо соображения насчет модоков?»[108] — мог, бывало, спросить Судья Хейган, тем самым положив начало долгому обмену мнениями, согласиям и несогласиям. Участвовал каждый, включая и женщин, чьи высказывания по всем вопросам выслушивались с равным уважением.
Каждый вечер, работая на кухне, я прислушивалась к этим разговорам. Мытье посуды я всегда терпеть не могла, но особенно в эти вечера, когда плеск воды и звяканье столовых приборов заглушали какое-нибудь важное слово в беседе. Я стала часто подпирать оконную раму деревянным бруском, чтобы высказываемые идеи доносились в кухню более четко. Как мне хотелось присоединиться к моим постояльцам! Но я понимала, что мне этого делать нельзя. Однажды вечером Судья Хейган сказал:
— Чем более я узнаю о полигамии, тем больше презрения она у меня вызывает. Меня во многом восхищает Бригам, но в этом отношении ему надо бы вести себя поосторожнее. Всякий знает — бесконтрольный фитилек может весь дом спалить.
— Больше всего, — откликнулась миссис Хейган, — я думаю о детях.
— Интересно, — продолжал Судья Хейган, — кто-нибудь хоть раз встречал кого-нибудь из полигамной семьи — будь то мужчина или женщина, — кто чувствовал бы себя счастливым? Я хочу сказать — по-настоящему счастливым?
