— Возможно.
— Сэкономь время: я к этому отношения не имею. — Она замолчала. — Ты же знаешь, что говорят: ищи пизденку.
— Разве говорят не «Ищи деньги»?
— Это одно и то же. — Она закончила готовить сэндвич и вытащила длинный нож разрезать его пополам. — Ты с мамой моей говорил уже?
— Да, — ответил я. — А ты с ней говорила?
— Давно не говорила. Как она?
— Потрясена.
— Я знаю. Прям сумасшествие какое-то. Думаю, она этого типа и правда любила.
Минуту спустя Пятая облокотилась на прилавок, уперлась подбородком в раскрытую ладонь и сказала:
— Пока ты там все разнюхиваешь, мне хотелось бы, чтобы ты разгадал настоящую загадку.
— Какую это?
— Почему?
— Почему — что?
— Почему они все по-прежнему верят во всю эту брехню? Куда девался скептицизм? Почему они не спросят себя — только один раз, этого будет достаточно, — отчего все это не имеет никакого смысла?
— Ну, если это единственное, что ты знаешь…
— Нет, дело не в этом. То есть я хочу сказать, конечно, да, если это все, что ты знаешь, трудно себе представить что-то другое. Только я говорю не об этом. Я говорю о том, почему у них никогда не возникает ни одного подозрения, что во всем этом может быть что-то не так? Тебе нет необходимости что-то знать, чтобы возникло сомнение. Надо только прислушаться. К самому себе. Почему так много людей так хреново прислушиваются к самим себе?
— Может, боятся?
— Чего?
— Смерти. Того, что наступает после.
— А я — нет? — (Чем дольше мы разговаривали, тем больше я терял уверенность в том, каким образом Пятая вписывается во все это.) — Кстати, знаешь, есть веб-сайт, который тебе может пригодиться, — проверь: 19thwife.com. Это такая антиполигамная группа. Я так понимаю, что они помогают женщинам бежать, занимаются юридическими делами и всякое такое. Может, они твоей маме смогут помочь. Только, насколько я знаю, это и ловушкой может оказаться. В любом случае стоит проверить. Упс! Время открываться! Утренний пик.
Она открыла дверь, впустив мужчину с сыном колледжного возраста. Парнишка весь состоял из рук и ног, и кадык у него был похож на булыжник. Он вдохнул в себя булочку, как мы с вами съели бы орешек. Когда они ушли, Пятая сказала:
— Он тебе понравился.
— Он был клевый. Ну И что из того?
— Тебе перетрах хороший нужен.
— Ты мне будешь рассказывать! Только сначала я должен маму из тюряги вытащить.
— Я очень хотела бы тебе помочь.
— Тогда расскажи мне, что ты знаешь про тот вечер.
— Я тебе уже говорила: ничего. Меня там не было.
Я знаю: я ужасно краснею, но Пятая стала такой же красной, как красные перцы на ее подносе для готовки.
— Я не могу помочь тебе, — повторила она. — Я ничего не знаю про то, что случилось с твоим отцом.
— Он ведь и твой отец тоже.
— Отчим. Слушай, мне надо работать. Увидимся.
Она плечом толкнула вращающуюся дверь в кухню и ушла туда с консервированными томатами и только что доставленной, еще не распакованной нарезанной ветчиной.
По пути назад в Сент-Джордж какой-то коп сделал мне знак прижаться к обочине. Я превышал скорость всего на восемь или десять миль, так что дело было не в том. И мы оба — каждый сидя за рулем своей машины обочь дороги — это понимали. Коп долго сидел в патрульной машине, что-то записывая. Его мигалки вращались, сверкая синими и красными огнями, что заставляло Электру метаться у заднего окна и лаять, а шерсть у нее на загривке поднялась торчком, будто щетка.
Поля шляпы скрывали лицо копа, а предполуденное солнце не позволяло ничего толком разглядеть. Когда он вышел из машины, солнце светило ему в спину, и все, что я мог видеть, был направлявшийся ко мне черный силуэт. Электра проиграла битву и теперь лишь скалила зубы и поскуливала, готовая пожертвовать собой, защищая меня. Я попытался ее успокоить, но она чувствовала, что я напуган.
— Все в порядке, — сказал я ей.
Но ведь собаке не солжешь!
— Я уверен, ты знаешь, почему я тебя задержал.
— Почему бы тебе не сказать мне об этом прямо?
Электра высунула морду в окно и лизнула копу руку.
— Привет, щеник!
Я протянул ему свои водительские права. Он осторожно взял их и подержал в сложенных ковшиком ладонях, будто это что-то очень легкое и может случайно улететь, потом вернул их мне:
— Держи, Джордан.
— Моя регистрация тоже где-то тут, — произнес я.
— Да ладно. Почему бы тебе не выйти из машины?
— Зачем?
— Просто выйди из машины, и все.
— Ладно.
— А теперь поедем в участок.
— Зачем?
— Давай! Возьми собаку на поводок и поедем.
— Я никуда не поеду.
— Джордан, — парень тронул меня за руку повыше локтя. Он показался мне знакомым, но в Месадейле почти все кажутся знакомыми. Ему было около тридцати — нормальный парень, в хорошей физической форме, словно манекенщик, демонстрирующий нижнее белье интернет-магазина «ДжейСиПенни». — Я думаю, пора нам с тобой поговорить.
Выйдя из фургона, я разглядел, с кем имею дело. Значок номер 714, Управление полиции Месадейла, Элтон. Ну вот вам, пожалуйста.
— Что-нибудь не так с Куини?
— С Куини все хорошо. И вообще все хорошо. Просто нам с тобой надо кое о чем поболтать.
— А мы не можем поговорить прямо здесь?
— Давай. Поехали.
Я взял Электру на поводок, и мы пошли за Элтоном к полицейской машине. Мигалки по-прежнему вращались, и Электра натягивала поводок. Ей все это не нравилось, и не хотелось ей лезть в полицейскую машину. Шоссе пустовало, было одиннадцать часов утра, и я мог бы поспорить на десятку, что на асфальте уже не меньше ста десяти по Фаренгейту. Бедная девочка, ей, видно, страшно жгло лапы.
Мы с Электрой ехали в заднем отсеке машины, следя за дорогой сквозь решетку. Я впервые путешествовал в полицейской машине сзади, и — знаете что? — это таки хреново. Есть в этом что-то такое, когда смотришь на мир сквозь стальную решетку. Даже если ты ничего не сделал, все равно чувствуешь себя виноватым. Зазвучал какой-то голос в полицейском радио, и Элтон сказал в микрофон что-то вроде «домой».
— Я что, под арестом? — спросил я.
