по дороге, никуда не сворачивая, пока не подъедете к почтамту, — он слева. Скажите мне, когда его увидите, и я объясню, что вам делать дальше.

Я услышал, как Морин включила сигнал поворота, а Джонни скорчился в углублении перед пассажирским креслом. Он то и дело показывал мне оба больших пальца и шептал: «Во! Это круто!» Когда машина съехала с асфальта, все здорово затряслось и задребезжало.

— Вам просто не надо съезжать с этой дороги, — сказал я Морин.

Мне был виден ее профиль. Она выглядела уверенной, губы ее были решительно сжаты, и я понимал, что она делает это не потому, что она хороший человек или хорошая секретарша, а потому, что это правильно.

— Вижу почтамт.

— Сворачивайте на парковку. Поставьте машину на последнее место справа.

— Оно занято.

— Тогда рядом с ним.

Машина замедлила ход, повернула и остановилась.

— Теперь никто не двигается с места, пока я не скажу, что произойдет дальше. Морин, вы войдете в здание почты. Заведующую зовут сестра Карен. Я думаю, что мы вполне можем ей доверять. Скажите ей, что вы хотите подождать меня на почте. Она разрешит вам там поболтаться. Может быть, проведет вас в заднее помещение, чтобы вас не видели, — это было бы замечательно. Но даже если кто и увидит — ничего страшного, они ведь не будут знать, зачем вы в городе.

— А с нами что?

— Когда она уйдет и пробудет на почте пять минут, мы крадучись вылезем и пройдем к дому.

— А Электра?

Вот проклятье! Я забыл включить ее в свой план!

— Надо было оставить ее с девушкой-готкой, — сказал Джонни.

— Ничего. Морин, вам придется взять ее с собой.

— Если мы и в самом деле можем доверять сестре Карен… Подождите меня минутку, я быстро вернусь.

Через несколько минут открылась дверца со стороны водителя и сестра Карен сказала:

— Я собираюсь впустить Электру через грузовую дверь. Никто ее не увидит.

Они ушли, и мы с Джонни остались одни.

— Что теперь?

— Мы прогуляемся. Вылезай тихонько из машины. Пригнись. Беги к дальней стороне почты. Я за тобой.

Он сделал все точно, как я сказал, и минуту спустя мы уже стояли у раскаленных бетонных блоков западной стены почтамта, невидимые с улицы.

— Теперь мы просто пойдем по одной из боковых дорог. Если разыграем все это без лишних эмоций, никто нас не заметит.

Мы пошли. Было, вероятно, градусов сто десять,[76] я чувствовал жар солнца у себя на щеке. Может, в этом еще одна причина, почему Первых так долго практически никто не трогает: тут солнце жарит, как на Марсе. Никому эта земля не нужна.

— Пока что все хорошо, — проговорил я.

Эта боковая дорога была тихой, тут стояли несколько больших домов, виднелись пустые участки. И движения было мало. Любой, кто мог нас увидеть, решил бы, что вот, мол, двое мальчишек возвращаются из коопа.

— Ну так что за план-то? — спросил Джонни.

— Ты сейчас решишь, что у меня крыша поехала.

— Поздно спохватился.

— У тебя нож с собой?

— Ага, а что?

— Дай-ка сюда.

В конце участка я принялся срезать ветки с кустарника.

— Наломай веток, и пусть они будут поменьше и потоньше, прямо как зубочистки. Мы собираемся устроить пожар.

— Мы собираемся?

— На самом деле это ты собираешься.

Джонни сощурил глаза:

— Ну и придурок! Ты совсем шизанулся.

— Просто наломай веток. Нам понадобится растопка. Я никогда не думал, что придется такое сказать, но — слава Господу — мы посреди пустыни. А эти дрова сухие, словно кости.

Когда у нас собралась приличная куча, я сказал:

— А теперь нам нужен трут. У тебя в карманах волокнистой пыли от ткани не набралось?

Джонни вытащил несколько комочков и осторожно положил их сверху на кучу растопки.

Я порылся в карманах мистера Хебера. В одном обнаружились два комочка белой волокнистой пыли, в другом — два перенесших сухую чистку доллара.

— Вот, разорви их на полоски.

— Ты что, деньги сжечь собираешься?

— Давай делай.

Я нашел ветку примерно с фут длиной и сделал на обоих концах по зарубке. Наклонился вытащить шнурок из ботинка.

— Ты что делаешь?

— Я делаю лук.

Я выдал Джонни блиц-урок о возжигании огня методом трения и трута.

— Где это ты выучился такому дерьму?

— Ты забыл. Я же долгое время был предоставлен исключительно самому себе.

Я собрал все необходимые детали и предупредил Джонни, что ему придется довольно долго трудиться.

— Вся штука в том, что надо получить угольки и положить их на трут. Это потребует некоторого времени, но если работать не останавливаясь, то должно получиться.

— А почему я должен это делать?

— Потому что я собираюсь пробраться через кукурузное поле, оттуда — за дом сестры Кимберли. Там и стану ждать. Когда у тебя огонь разгорится, брось на него столько дров, сколько сможешь, потом иди обратно на почту. Не беги. Просто иди спокойно, вроде ты здешний. Вот уж что хорошо, то хорошо в Месадейле: здесь столько ребят, что одного лишнего вряд ли кто заметит.

— А ты как же?

— Когда пожар начнется, надеюсь, все выбегут из домов и я смогу пробраться внутрь.

— Слушай, ты и правда сошел с ума.

— Я знаю. Но это может сработать.

Я прождал за домом сестры Кимберли почти целый час, прежде чем увидел белый дым. Он постепенно темнел, становясь сначала серым, потом черным, а потом я увидел пламя. Услышал испуганный вопль из большого дома, затем еще один и еще, крики росли и ширились, пока все женщины не принялись звать на помощь. Поднялась суета, люди высыпали из домов, плакали младенцы, женщины и дети бежали к концу участка с кастрюлями воды. Очень скоро в конце участка собралось не менее семидесяти пяти человек, женщины в платьях в стиле «домик в прериях» и ребятишки в одежках с плеча выросших братьев и сестер.

Я не бросился бегом. Я прошел прямо к боковой двери и вошел в дом. В прихожей никого не было, но мне был слышен разговор двух перепуганных женщин на верхней площадке лестницы. Если бы они взглянули вниз, они меня увидели бы, но их отвлекал вид пожара за окном. Я подошел к двери, ведущей в подвальное помещение, но обнаружил на ней висячий замок, небольшой, такой, какой вешают на багаж, на крючке с петлей.