хотя ваше мнение… Но именно вас будут обвинять, и в первую голову, русские люди! Да-да, русские люди поднимут против вас голос! Еврейский вопрос — один из самых больных вопросов. Здесь обширнейшее поле деятельности для ваших недругов. Вам в одиночку не одолеть их!

— Вы отдаете себе отчет, к кому вы обращаете свои слова, Михаил Никифорович!

Он не спрашивал, он восклицал. Сейчас, оглядываясь назад, он переоценил отношение к той — давнишней — беседе. Его главные ненавистники оказались его соплеменниками: Валуев, Половцов, Абаза, один и другой, Игнатьев… Но особенно возмущался военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин, будущий генерал-фельдмаршал, который если и не проиграл Русско-турецкую войну, то и не выиграл ее безусловно и бесповоротно. Милютина считали великим реформатором, хотя проверить качество нововведений в армии при Миротворце, слава богу, не представилось возможности. Переживая угасание Великих реформ и гибель Александра II как личную трагедию, военный министр везде говорил о тлетворном влиянии Константина Петровича:

— Он и Катков приносят вред России, пытаясь повернуть вспять достигнутое в прошлое царствование. В Аничков дворец «Московские ведомости» доставляются обер-прокурором регулярно. Он нимфа Эгерия Аничкова дворца.

Со своими близкими Милютин в припадке откровенности совершенно не щадил обер-прокурора, отзываясь о нем куда резче, чем Валуев или Абаза:

— Речь Победоносцева была иезуитской! Он огульно отрицал все, что было сделано в предшествующее царствование. Он осмелился назвать Великие реформы ошибкой! И преступной ошибкой! Он отрицает все, что составляет основу европейской цивилизации! Если бы покойные братья слышали, они не поверили бы своим ушам, что профессор способен произносить подобные филиппики.

В замечательном по объему исторических сведений дневнике Милютин прямо писал после мартовской речи Константина Петровича: «Многие из нас не могли скрыть нервного вздрагивания от некоторых фраз фанатика-реакционера!»

Это прямо отрывок из какой-то исследовательской работы советской поры.

Когда Константин Петрович произнес речь о правах сословий, то Милютин говорил наиболее совестливым членам Комитета министров:

— Обер-прокурор поднимает знамя дворянских привилегий! Он считает, что из молодых людей, отнесенных к вольноопределяющимся третьего разряда, надо допускать в офицеры только дворян! Не уровень образования и способности к военному Делу, а дворянская порода есть главный критерий для обер-прокурора! Какая чепуха!

Правда, Константина Петровича в его усилиях никто не поддержал, но нашлось немало тайно ему сочувствовавших, и Милютин это тонко ощущал.

Но что злобные шпильки Абазы или Валуева в сравнении с густой критикой главы заинтересованного ведомства? Да как критике и не быть густой, если младший Милютин — едва ли не петрашевец и не раскаявшийся! — до самой смерти носился с социалистическими идеями?

Прав оказался Михаил Никифорович: русские недруги и псевдолибералы язвили острее инородцев и их друзей.

А что о нем болтали за спиной будто бы его единомышленники! Константин Леонтьев называл его морозом, сторожем и непроветренной гробницей! Какие-то политические убеждения его Леонтьев разделял, да и многие другие критики разделяли — пусть и называя «китайским мандарином»! — но «непроветренная гробница» — это уже слишком! Данилевский, например, довольно откровенно делал вид, что обер-прокурор как идеолог и государственный деятель его не занимает, а взгляды не оказывают на Россию ни малейшего воздействия. Как личность Данилевский вызывал у Константина Петровича ответную волну холода. Он принадлежал к той категории людей, которые прошли революционную школу у Буташевича и не сумели раскаяться так искренне и глубоко, как Достоевский, приняв в сердце Христа. Он был прекрасный естественник, много сделал для возрождения Крыма, написал книгу «Россия и Европа», имевшую оглушительный успех. Константин Петрович прочел ее с любопытством, но многие места его отталкивали, в то время как у другого патриота и славянофила, Аксакова, он ничего похожего не находил. У Аксакова все маслом по сердцу. Завистники шептались, что он прицепился к Аксаковым из меркантильных побуждений.

Константин Петрович протянул руку к книжному шкафу и открыл наугад страницу знаменитой книги Данилевского. Волнистой чертой были подчеркнуты следующие слова: «…Социализм думал найти общие формы общественного быта, в своем роду также абсолютные, могущие осчастливить все человечество, без различия времени, места и племени. При таком направлении умов понятно было увлечение общечеловеческим». Подобные мысли, вероятно, к Данилевскому пришли в Петропавловке, где он отсидел более трех месяцев по делу кружка Петрашевского.

Да, он высоко ставил славянство, но не считал, что оно призвано обновить весь мир, все человечество и решить самую важную общечеловеческую задачу — отыскать пути к совершенству. Он правильно отделил Россию от Европы, заклеймив европейничание. Мысль о том, что Россия станет вровень с Европой, в целом не вызывала у Константина Петровича возражения. Мировое равновесие будет достигнуто славянским единством, его балансом с Европой и Америкой. России он давал здесь первое место. Однако практика показывала, как нелегко добиться этого единства внутри самой России даже при взлете национальных чувств, ярко проявившихся после Крымской войны. Славянская федерация возможна только под главенством России, но если внутри России нет согласия?..

Да, нет согласия! И гибель монарха, взорванного поляком и католиком, подтверждала это. Поляков в терроре масса! И многие ненавидят русских. Но еще большую опасность представляла еврейская молодежь, которую сломить очень трудно, а в иных случаях и невозможно. Сложность проблемы состояла в том, что новое поколение еврейской молодежи в массе говорило на русском языке, быстро усваивало русскую культуру, не отделяло себя от русских сотоварищей, стремилось учиться в русских учебных заведениях, не собиралось покидать страну или отделять от нее часть территории, как поляки и малороссияне — дети Тараса Шевченко, а добивалось уравнения в правах и, так же как и русские, — расширения этих прав и свобод, что совершенно устраивало и, более того, импонировало и вызывало симпатию у русских собратьев — в гимназиях, университетах, на промышленных предприятиях и вообще везде, где евреи соприкасались русскими. Еврейские национальные, националистические и религиозные группы были весьма незначительны по своему составу и проигрывали в интеллектуальном отношении «интернационалистам». Вместе с тем это новое поколение привносило в борьбу с традиционной монархией специфические черты, которые в разное время оценивались по-разному, но существование их нельзя отрицать, отчего законная власть испытывала дополнительные, а иногда и непреодолимые препятствия. Многие, в том числе и Катков, отчетливо понимали, что одни ограничительные меры ни к чему не приведут. Деятельность сменяющих друг друга комиссий по обустройству еврейской жизни не даст ожидаемых результатов, и волны быстро революционизирующейся еврейской молодежи под влиянием леворадикальных русских элементов на родине и в эмиграции вольются в общерусское противоправительственное движение.

Рассмотрение юридических проблем в историческом аспекте показало и давно убедило обер- прокурора в том, какую силу имеет национальная идентификация. Несомненно, что право есть результат национального понимания всех обстоятельств бытия народа. Национальные чувства русского человека неотделимы от христианства. Враги христианства — враги России. Но и в православии нет единства, а что есть Россия вне православия, без православия?

Константин Петрович не любил евреев и старался поддерживать в своих воспитанниках эту нелюбовь, в чем преуспел. Но нельзя не отметить, что антиеврейские обертоны в личных высказываниях Александра III и недостаточно энергичное вмешательство в погромную волну, прокатившуюся после взрыва на Екатерининском канале по России, обладали «допобедоносцевскими» корнями. И корни эти были достаточно мощными. Мало кто обратил внимание на приписку, сделанную обер-прокурором в феврале 1886 года, задолго до ареста вторых первомартовцев, в относительно спокойное время, на подготовленном