— Никому верить нельзя! — ответил Иоанн. — Какой он мне тесть?! Колокола татарва проклятая с церквей посбивала. Серебряного звона православных лишила. Но все одно русские воеводы виноваты. Изменою хотели меня взять.

После татарского нашествия Малюта вел розыск и днем и ночью. Царь велел ему и дьяку Андрею Щелкалову начать переговоры с Девлет-Гиреем и через шпиков уяснить замыслы не только крымчаков, но и османов. Едва успел возвратиться из Крыма царский гонец Севрюк Клавшов, как Иоанн велел Малюте вместе с Щелкаловым-старшим подробно расспросить его насчет действий Кудеяра Тишенкова, который сообщил Девлет-Гирею, что Свиная дорога на Москву свободна и на ней нет застав. Клавшова Малюта в застенок не брал. Гонец поведал, каким почетом перебежчик пользуется у крымчаков. Ходит и ездит везде вольно, одет богато, чуть ли не каждый день с ханом встречается и на пирах присутствует.

— За измену щедро платят, — зло повторял Малюта. — Того и гляди землю получит и веру переменит!

— Мстиславского надо бы расспросить, — говорил Иоанн. — Без него Москва бы цела осталась. Не может того быть, чтобы князь в стороне от этого изменного дела стоял.

— И Барымский царевич не на одного Мстиславского показывает. Федька Салтыков замешан крепко в изменных замыслах.

Федор Салтыков не земский боярин и не член Боярской думы, как князь Мстиславский. Салтыков — опричник, близкий Иоанну человек, кравчий. А кравчий, что постельничий, подле царя постоянно. Однако Малюте старую опричную гвардию надо до конца убрать. Нельзя ограничиться Басмановыми да Вяземскими с холопами. Лейб-медик Арнульф Лензей в пожаре московском погиб — не от руки Малюты. Вяземский у него в избе прятался, пока Малютины шпики не обнаружили предателя.

— Среди опричных заговор, — твердил Малюта царю. — Много о себе возомнили. Им власти большей захотелось. Царская длань тяжела. Пограбить да погулять — одна забота, а за отечество живот положить жалко. Почистить их, пресветлый государь, пришла пора. Налипло грязи на колеса много. Отряды из земцев воюют лучше. Стыдно! Корят земцы тебя пирами, но кто, как не ты, пресветлый государь, доверил им Москву оборонять?! Поляки и литовцы силе твоей удивляются и тебя страшатся.

Знатоки последнего периода опричнины в один голос утверждают, что инициатором розыска и казней после нашествия Девлет-Гирея на Москву стал Малюта. Именно он в этом году более других приблизился к царскому трону. Он и домой неделями не возвращался. А осенью, после свадьбы Марфы Собакиной с Иоанном, в прямое родство с потомками Рюрика и Ивана Калиты вошел. Бороду еще покороче подстриг, кафтаны переменил и без сабли часто показывался. В Посольский приказ хозяином являлся. При Иване Михайловиче Висковатове ездил туда пореже и уведомлял печатника, а как лицо ему ножом расковырял, так дьяки посольские, едва Малюту завидев, на колени чуть ли не валились — кланялись в три погибели. Впрочем, через баб многие худородные и не очень к царской фамилии прилипали. Самый простой способ. Женская красота путь наверх пробивала без промедления. Марфа царя очаровала, однако на кашлявшей и сохнувшей не по дням, а по часам раскрасавице женился он, не пожелав обидеть Малютину семью. Перед аналоем стоял в окружении Скуратовых-Бельских и Годуновых. По смерти девицы Малюта пустил слух, что извели молодую ядом. А как не поверить, если при нем — при самом Малюте — англицко-немецкий астролог и лейб-медик Елисей Бомелий лично состоял. О нем слава шла, что отраву он изготовляет быструю. Велит царь, а иногда и без его ведома Малюта, чашу поднесут боярину, и через неделю, а то и через день-другой пение ангелов приговоренный услышит. Марфу, понятно, спровадили Иоанновы недоброхоты. Кто только жизнью не поплатился в пятую, по выражению Николая Михайловича Карамзина, эпоху казней!

Опричника Григория Грязного, любимца Иоаннова, отравили. Дьяка из опричного Конюшенного приказа Булата Арцыбашева Малюта умертвил только за то, что тот мечтал сосватать свою сестру царю. Несчастную девицу шеф опричнины отдал на забаву стрельцам. По приказу Иоанна Малюта схватил опричного воеводу князя Темкина и его сына, опричного же воеводу Ивана, и утопил в реке. Ну, о кравчем Салтыкове и нечего говорить. Изменнику одна дорога! Его двоюродного брата Льва Андреевича сначала в монастырь заточили, а позже и на плаху бросили. Бояр Яковлевых-Захарьиных забили насмерть палками. Иоганн Таубе и Элерт Крузе того сами не видели, про что писали, но отмыться Малюта на том свете от обвинения не сумеет. Синодик опальных не позволит. Князь Курбский, правда пристрастный историк, утверждает, что и малых детей жизни лишили, например, сына одного из Яковлевых — Никиту. Дочь боярина Василия Михайловича Захарьина-Юрьева с младенцем, сыном князя Михаила Черкасского убили без колебаний. Сын боярина Протасий погиб несколько позже. А между тем Василий Яковлев был пестуном царевича Ивана и не раз отцу жаловался:

— Диким зверем растет. Удержу нет! «Казням хочу предаваться, как государь».

И действительно предавался. Пленных поляков избивал, на Поганой луже копьем и саблей орудовал, из ковша кипятком казначея Фуникова окатывал. Василий Яковлев того не одобрял. И против ранней женитьбы царевича возражал.

— Негоже молодцу голых девиц в щелочку, да еще рядом с батюшкой оглядывать. Зачем? Мамки с лекарями за него решат. Красу видел издали, словом перемолвился — и довольно!

А царю Елисей Бомелий мочу невест в стакане демонстрировал, ну и царевич смотрел. Государь и отец — одно, а сын и царевич — душа юная — другое.

— Зачем в один месяц с сыном браком сочетаться? — недоумевал Василий Яковлев в своем кругу. — Да еще у сына выспрашивать, как он поял жену молодую. Разврат это вселенский. Сын на пирах на голые зады скоморохов и так нагляделся, наслышался о развратных деяниях. Молодость беречь надо, а не страсть к голой плоти разжигать.

Жизнь потерял и князь Гвоздев-Ростовский. И воевода Замятия Сабуров, родной племянник первой жены Василия III — бездетной Соломониды. Кто голову в тот год уберег, тот счастливым себя почитал. Сажали на кол, рубили на плахе, топили в реке, забывали на месяцы в темнице, травили медведями и прочими дикими зверями, зашивали в шкуры и травили собаками, вешали на воротах собственных домов и чего только не творили. Окруженные изменой, Иоанн и Малюта порождали новые измены в еще большем количестве. Не будь Поганой лужи с ее Лобным местом, вряд ли Кудеяр Тишенков Девлет-Гирею бы предался. Зачем сыну боярскому Башую Сумарокову хана науськивать на Москву? Он ведь не татарин, не турок, не немчин.

Не всегда можно было объяснить причину скоропалительных казней. Яд Бомелия действовал быстро, но еще быстрее принимал решения царь. Непонятно, например, почему поплатился жизнью спальник Григорий Грязной?

Перебрал людишек Малюта в 1571 год бессчетно. Больше, чем когда-либо. Посадских, холопов, рабов, пленных, женщин, мужчин, детей, стариков. Измена, конечно, гнездилась внутри Московии, но справиться с ней уже опричнина не могла. Новгородский разгром странным эхом прокатился по всей стране. Опричнина еще не пришла в упадок, но первые симптомы разложения уже появились. Опричные старались избавиться отдаренных им земель и получить кусок в земщине. Малюта тоже мечтал получить надел в Шелонской пятине. Вместе с ним о новых поместьях думали и опричники рангом поменьше. Иоанн все чаще и чаще отзывался об опричных дурно.

— Они воры и разбойники! — повторял он, когда какая-нибудь жалоба земца достигала его ушей. — Взять его на правеж! — И он указывал на опричника, решая сразу дело в пользу земца.

Еще недавно ничего подобного не происходило. Опричный мог превратить земца в ничто — и на суде, и собственноручно. Он мог свободно высадить земца из нажитого дома или поместья, забрать у него жену или дочь.

После казней на Поганой луже и устранения Басмановых и Вяземского царь при слове «опричнина» морщился.

— Нет у нас никакой опричнины, — жаловался он вторично приехавшему английскому послу Дженкинсону. — Это все выдумки литовцев да поляков. Их секретные агенты распространяют обо мне