Выкладывай, какие грехи за душой? С кем из Жигмонтовых агентов спознался?

Отвечали кто как умел: в меру охватившего испуга и умственных способностей. Грязной, Болотов и Булат — малютинский соратник — каждый раз докладывали:

— Вот Артемов в архиепископском полку служил. Соседи сказывали, что у него во дворе поляк Стефан находился. Через него голова и поддерживал сношения с Курбским.

— Точно ли? — переспрашивал царь. — Отвечай правду, не бойся! Однако и не запирайся. Уличу — двойной спрос.

Несчастный стрелецкий начальник, чуя притаившуюся за спиной смерть, не знал, что лучше — сознаться в несодеянном или заупрямиться и отрицать измену. Упрешься — на дыбе сломают, а рядом стоят на снегу жена и детишки мал мала меньше. Если смилостивится государь, то жизнь им оставит. Смотрит вроде не зло, обещает: не бойся! Ну и кто решение принимает? Одни такое, другие иное. А Малюта все равно не слушает и твердит свое:

— Не греши, изменник. Не запирайся!

И молодцам вокруг, которые смахивали на волков, почуявших добычу:

— А ну-ка, попытайте его!

Повлекли к пылающему костру полумертвого, чтоб сжечь. Но если кто опомнится и завопит:

— Винюсь! — тащат обратно к княжему крыльцу для окончательного разбора, а человека давно нет — грязный, кровавый комок, ободранный и дрожащий отболи и оскорблений.

— Вот до чего русского человека довели! — забился в конвульсиях один из обреченных, не выдержав именно обиды.

— Какой ты русский?! — сердито оборвал Иоанн. — Русский человек своего царя разве на Жигмонта-тирана променяет?!

И Малюта любимой турецкой саблей срубил грубияна.

— Какой ты русский?! — повторил он. — И мы, чай, не немцы! К полякам не бежим с злословием. И оттуда изменным способом Изборск не сдавали врагу. В легионах Курбского не шагали на Русь, за пиршественными столами с ним не сиживали, в рот ему не смотрели.

— Так их, псов смердящих, — подбадривал Малюту и Грязного государь. — Так их, изменников!

Потом и спрашивать перестали — не только имя, но и отчего на княжьем дворе очутился. Подгонит Булат дьяка или подьячего, монаха или посадского, Малюта сразу быка за рога:

— Изменник! По всему видать! Прочь его!

Только и слышно:

— Изменник?!

Какой-нибудь опричник иногда откликался:

— Изменник! На него двое указали.

— Взять его!

Уже и не пытали, — а, прибив, вязали веревкой, цепляли к саням или седлу и волочили к Волховскому мосту и оттуда сбрасывали вниз, в огромные полыньи, усеянные мелкими льдинками.

Ах, Волховский мост! Недаром Перун из воды выкинул наверх палку. И палка оказалась толстой и длинной. Не новгородцы одни, получается, сталкивались здесь лоб в лоб, а пришлые из остальных мест русские люди с ними, и не стенка на стенку шли друг на друга, но сильные метали ослабелых с моста вниз. Там, внизу, среди льдин и льдинок, плавали на челнах пособники вельможного ката и баграми, веслами да шестами глушили недобитых, заталкивали полуживых, а то и вовсе живых под лед. Умно придумал Малюта, когда царю предложил:

— С моста свалим изменников! Куда их иначе девать? Мерзлую землю не продолбишь, снегом присыпать — к весне вонь пойдет и болезни. Волки да одичавшие собаки не только трупами будут лакомиться, но и на слуг твоих нападать.

Туго знал Малюта опричное дело. Если больше сотни сразу уничтожить, то вдаль смотреть надо: куда тела девать? Проблема трупов всегда стояла в Европе на первом месте. На Колыме или в Нарыме, на Сахалине или в Воркуте куда проще. Там природа мертвых охотно поглощает. Тело убиенного в звонкое бревнышко быстро превращается, а потом исчезает в вечной мерзлоте.

Так что Волховский мост весьма Малюте пригодился. И сбылось пророчество языческого бога Перуна! Потому что с богом — пусть и языческим — надо обходиться осторожно. Тут новгородцы маху дали. Перуна их предки почитали, а к предкам полагается относиться с почтением. Плюнешь на них, растопчешь идолов и богов, выстрелишь назад, в прошлое — из пушки — получишь в ответ смертельный залп, теперь ракетный. Каким бы прошлое ни вышло, его приходится уважать, даже если прошлое преступно. Откажись от него, осуди, но помни, что и при нем беду бедовали невинные люди, которые искренне молились ложным богам. А искреннее чувство — чувство великое!

Черные пятна усеивали снег вытоптанный и лед поколотый. По дороге от Городища к мосту валялись шапки, валенки, обрывки одежды и женские украшения. Взрослых дочерей и жен новгородцев, когда везли и гнали к Городищу, никак не щадили, лапали на глазах у бессильных мужей и детей. Многие отроки и отроковицы даже не понимали, что с их матерями вытворяют, и не отворачивались В слезах. Орущих пеленочников к спинам матерей привязывали и — айда! — в воду.

Когда столько крови льется, никто ничего не понимает и все действуют как безумцы. Василий Грязной, кривя тонкие губы, однажды заметил:

— Тебе, Малюта, моет помог. Ты без моста бы не справился!

— Вершь, Васюк, врешь! Я справился бы и без моста. Вот пойдем на Псков — увидишь!

Рука у Малюты поджила, мук он больше не испытывал и готовился к походу на Псков.

— Там погуляем покруче! — сказал он Грязному. — Растопчем здесь измену навсегда! Выколем глаза Новгороду — нечем будет на Жигмонта смотреть.

Конечно, Грязной ошибался. Судя по тому, как Малюта разделался с новгородцами, он бы в любом случае справился. Когда жертв перевалило далеко за тысячу и вода перестала принимать сброшенных с моста, Иоанн распорядился:

— Хватит!

— Пресветлый государь, не пожалеть бы потом, — негромко, но угрожающе возразил Малюта. — Не идти же сюда через год-другой?!

— Нет, хватит! — повторил Иоанн. — Хватит, Малюта!

У него все-таки присутствовало то, что сегодня не без иронии можно назвать чувством меры. Слабенький ограничитель вдуше природа поставила, но все-таки он там, внутри, имелся.

— Голодная смерть откосит иных. Новгородская измена подорвана навсегда. Сердце сгнившее я из нее вынул. Отправим Пимена в Москву, судить будем соборно. Учини пока розыск и доказательство измены подлой собери, чтобы чужеземцы лишним не интересовались. Каждый дьяк должен знать назубок, что отвечать в столице путешествующим англичанам да полякам. За посольскими проследи, чтобы в грязь лицом со страху не шмякнулись и споры излишние по поводу Новгорода не затевали. Опричных немцев надо особо одарить. Многие лучше русских действовали. Не забыл арестовать Басмановых родичей? Да к Вяземскому приставь соглядатаев тайных. И на Псков!

С архиепископом расправились дьявольски изощренно. Когда рогатинами и копьями очистили полыньи, на мост приволокли полуживого старца чуть ли не в исподнем. Он лишился и белого клобука, и торжественной своей одежды. Вот сейчас пробил главный колокол для Васюка Грязного. Иоанн только глянул, а Васюк и без слов сообразил.

— Эгей, белую кобылу государеву изменнику! — скомандовал он опричникам, которые немедля привели под уздцы великолепного коня. — И гусли!

И гусли появились по мановению волшебной палочки.

— На своей свадьбе сыграешь! — захохотал Грязной. — Ну-ка подсадите жениха!

Он хорошо помнил, что Иоанн, когда Малюта сорвал с архиепископа клобук, что-то сказал смешное о скоморошьей свадьбе да еще для нее объявил денежный сбор и немало в тот день собрал и от друзей и от изменников.

— Задом наперед сажай да вяжи покрепче! — велел он Болотову.