его брат и вынудил коварством обмануть конюшего Федорова — да некуда было деваться. Однако, когда наступили последние мгновения бытия, человеческое в нем одержало верх.

— Убивает тебя, — продолжила княгиня, — своей рукой тот, кто даст тебе его выпить, и убивает и душит тебя царь, а не какой-нибудь палач, — и княгиня с презрением посмотрела на Малюту, — и Бог, справедливый судья, взыщет с него твою невинную кровь в день Страшного Суда!

Она протянула руки к кубку, освободила из сжатого кулака Малюты и подала отраву мужу. Яд действовал небыстро — оба лежали на полу, покидая сей мир в тягчайших муках. Ни молитва, ни последняя просьба, обращенная к царю о даровании жизни дочери, не помогла.

Жалко, что в России никогда не умели по-настоящему оценить античность. А какой сюжет для трагедии, и притом чисто русской. Какая женщина! Какой характер! И какая чистота!

Перечисление погибших в этот период, извлеченное из материалов, которые нельзя подвергнуть сомнению, вынуждает довериться мемуаристам иностранного происхождения, осуждавших бессмысленную жестокость царя.

Иоанн призвал близких княжеской семьи боярынь и служанок.

— Вот трупы моих злодеев! — грустно произнес он, указывая на тела умерших. — Вы служили им, но из милосердия дарую вам жизнь!

Оглушенные невиданным зрелищем женщины отвергли поистине божественный дар — жизнь и тем подвергли себя еще большему страданию, чем смерть. Иоанн велел раздеть их догола и отдал на поругание опричникам. Русские женщины, воспитанные в крепких нравственных традициях, глубоко переживали стыд.

— Не желаем твоего милосердия, зверь кровожадный!

— Терзай нас! Терзай!

— Гнушаясь тобою, презираем и жизнь и муки!

Не хочется описывать, как метались обнаженные женщины, среди которых были и вполне почтенного возраста, что прибавило отвратительности происходящей сцене. Опричники били их стрелами, как взлетающих над поверхностью воды в испуге лебедей.

Малюта и Грязной не принимали участия в бойне. Но вельможный кат и его закадычный друг неотрывно смотрели, как и царь, на разворачивающееся позорное действо. И один Бог ведает, о чем они думали. Никто лучше их не знал, чего стоят показания повара Молявы и прочих свидетелей по делу князя Старицкого, никто лучше их не знал, чего стоит и сам розыск, никто лучше их не знал, в чем настоящая причина расправы с двоюродным братом государя, со смертью которого во весь рост встала угроза пресечения великого рода Ивана Калиты.

Теперь Малюта получил право входить в царскую опочивальню без зова и упреждения в любое время суток. Высший сыск, которым он заведовал, требовал того. К Малюте стекались сообщения не от случая к случаю, как раньше, доставленные гонцами, а с утра до вечера и с вечера до утра. Был даже специальный человек дьяк Водовозов с подьячими, которые прежде разбирались, кого допустить, а кому погодить. Однако известие, которое на Берсеневку пришло поздней ночью, молнией, скорее, чем по нынешнему телеграфу, добралось до постели Малюты, подняло и бросило в седло.

— Ах ты, Господи Боже мой, — шептал про себя Малюта, подпрыгивая на выбоинах. — Ах ты, Господи Боже мой! — повторял он до самого Кремля. — Изборск захватили! Изборск!

Предупреждал он государя, что козни Курбского приведут к беде. На границах с Литвой и Польшей неспокойно, лазутчики на Русь ползли со всех сторон, не успевали отлавливать.

Иоанн при свече лежал в постели и слушал, как слепой старец нараспев что-то бормочет, вперив бельма в низко нависший потолок. Глаза Иоанна были полузакрыты. Когда Малюта вломился в опочивальню, оттолкнув ложничего Паршина, царь быстро спустил ноги на пушистый ковер, выслав жестом старца.

— Ну? — спросил он Малюту, вздернув высоко крутую бровь и приподняв веко пальцем правой руки: оттого взор становился пугающим и пристальным. — Зачем пришел?

Технику доклада государю Малюта давно усвоил. Ему надо подавать новость малыми порциями. Однако сейчас не до придворной дипломатии. Изборск — ключ к Новгороду и Пскову. И вдобавок Иоанн любил Изборск, его мощную крепость и верил, что город сумеет стать непреодолимой преградой на пути вторжения иноземцев. Не раз Изборск давал отпор немцам-крестоносцам, не раз поляки и литовцы разбивали медные лбы о фортификационные укрепления.

— Не вели казнить, пресветлый государь, за весть лихую! — выпалил Малюта, опускаясь на одно колено: он никогда и что бы ни произошло не забывал таким образом выразить верноподданнические чувства, да и замахнуться или ударить плетью человека, находящегося в подобной позе, будто неловко, а царь чутьем тонок и в гневе на руку скор. — Не вели казнить, пресветлый государь, за весть лихую! — повторил Малюта, испытывая не часто посещающий его страх перед тем, что ответит Иоанн.

Изборск в своем великолепном названии, кажется, концентрировал всю силу славянского племени. Для религиозного и суеверного Иоанна, неплохо знающего историю, этот город обладал особым значением.

Иоанн не произнес ни единого слова: ждал, вперив око куда-то поверх головы Малюты.

— Двое твоих изменников — стрелецкий голова Тимоха Тетерин и подьячий Марк Сарыхозин, сменив обличье и натянув лукаво черные кафтаны на наши шлыки, обманули воротников и принудили их замки открыть, а притаившиеся во тьме литовцы ворвались внутрь. Пал, батюшка государь, наш Изборск! Это все Курбский! Вели сейчас же снаряжать отряд. И поставь меня во главе. Верну славу нашу тебе, государь пресветлый!

На удивление, Иоанн воспринял ошеломляющую весть спокойно. Он ожидал чего-либо похожего после суда над князем Старицким. Да и Курбскому хлеб Жигмонтов надо отрабатывать. Он не сомневался, что между Тетериным, Сарыхозиным и Курбским существовала прямая связь. И могло ли быть иначе? Стрелецкий голова, постриженный в монахи насильно, бежал в Литву — не выдержал и малой опалы. Ну куда бедняге приткнуться, как не к Курбскому? С его голоса и пел. Иоанн в догадке, очевидно, не ошибался. Беглецы тянулись к Курбскому и прислушивались к князю, усваивая аргументацию высокопоставленного изменника почти дословно. Вот что Тетерин и Сарыхозин писали дерптскому воеводе Морозову, сменившему Курбского и упрекавшему русских беглецов: «Называешь ты нас изменниками несправедливо; мы бы и сами, подобясь собаке, умели напротив лаять, да не хотим так безумствовать. Были бы мы изменниками, если бы, не претерпевши малые скорби, побежали от государева жалованья, а то и так виноваты, что долго не исполняли Христова слова и апостольского и не бежали от гонителя, а побежали уже от многих нестерпимых мук и от поругания ангельского образа. Ты, господин, бойся Бога больше, чем гонителя, и не зови православных христиан, без правды мучимых и прогнанных, изменниками».

А ведь князь Андрей Курбский не уставал повторять:

— Аще гонят вас во граде, бегайте в другой!

Казалось, Тетерин и Сарыхозин писали под диктовку князя. И действовали по его указке. Просил же Курбский Сигизмунда-Августа позволить сформировать войско для похода на Москву. Если Изборск захватить, то дальними окрестностями Новгорода и Пскова овладеть куда проще да посады — большие и малые — не сумеют защититься. Есть такие болевые точки на карте Московии. За примерами недалеко ходить: к Москве идешь — мимо Смоленска не пройдешь. И всегда так было!

— Не скули, Григорий, назад возьмем! А Нащокин и другие воеводы — что? Сонных захватили? Головы снесу! Окружили себя изменниками! Да не там измена угнездилась. В Новгороде да в Пскове корень зла. В палатах Пимена предатели засели. Только и ждут поляков. Зови утром Вяземского, Грязнова, Зюзина, Наумова — совет держать будем. Однако за Басмановыми не посылай. Понял? Без них обойдемся! — велел царь, видно давно решив отдалить от себя Алексея Даниловича с сыновьями.