Фонарики, протянутые над узким, мелким каналом, — от одного чайного домика, к другому, чуть колыхались под свежим, ночным ветром. Окна комнаты на втором этаже были раскрыты, к стене была прислонена покрытая красной тканью платформа, где стояли куклы в причудливых, роскошных одеждах.

— Ее же надо убирать, после праздника, — мужчина, что лежал на татами, — высокий, широкоплечий, с чуть тронутыми сединой, русыми волосами, потянулся за сакэ. «Налить тебе? — спросил он девушку, что сидела на нем, все еще тяжело дыша.

— Это я должна наливать, — усмехнулась она, глядя в карие, красивые глаза.

— Ну, теперь я буду, — мужчина потянул ее к себе. «Дай губы, и вообще — я еще не закончил».

— Я чувствую, — томно сказала ойран, — хрупкая, белокожая, с вычерненными зубами. От уложенных в причудливую прическу волос пахло вишней. «А откуда ты так хорошо знаешь наши праздники?».

— Десятый год к вам плаваю, — мужчина выпил. «Что, — он кивнул на платформу, — не боишься поздно выйти замуж? Говорят же, что если кукол держать на виду, то жениха не найдешь».

— Меня в шесть лет сюда продали, — рассмеялась девушка, обводя рукой комнату. «Какие там женихи! А куклы красивые».

— Ну, уж не красивей тебя, — мужчина уложил ее на спину и велел: «А ну, волосы распусти.

Заплачу я за твоего парикмахера, не бойся».

Девушка вынула шпильки и на расстеленный поверх татами драгоценный, светлый шелк хлынула волна черных волос. Мужчина раздвинул ее ноги, — широко, — и, наклонившись, пробуя ее, смешливо сказал: «Не думал, я, что почти в пятьдесят так нравлюсь молоденьким девушкам».

Ойран, приподнявшись, застонала: «Еще!», пропуская меж холеных пальцев его волосы.

Мужчина оторвался на мгновение от сладкого и влажного, сказав: «Конечно. Я ведь заплатил за всю ночь, птичка моя, как это там тебя зовут, — он рассмеялся, — Сузуми-сан. Это ведь воробей, верно?

— Ты хорошо знаешь японский, — ойран приникла к нему всем телом и вдруг, чуть задрожав, сказала: «Пожалуйста!».

— Я вообще способный, — мужчина прижал ее к шелку, и, вдыхая аромат цветов, приказал: «А ну лежи тихо!»

Сузуми подтянула к себе сброшенный пояс — весенний, расшитый рисунками камыша и перелетных птиц, и, засунув его себе в рот, еле сдерживая крик, отдалась на его волю, раскинув руки, вцепившись в края татами.

Над городом вставал нежный, розовато-сиреневый рассвет. Сузуми спала, накрывшись кимоно, уткнувшись лицом в белую, мягкую руку. В деревьях на той стороне канала запели, защебетали птицы и она вдруг, насторожившись, подняла голову, отбросив с милого, утомленного лица спутанные волосы.

Щебетание раздавалось совсем близко — как будто птица сидела на крыше дома. Сузуми прислушалась, и, сложив губы в трубочку, чуть засвистела.

В проеме окна появилась веревка, и человек — в невидной серой одежде странствующего торговца нырнул в окно.

— Сумасшедший! — Сузуми ахнула. «Если тебя увидят, тебе несдобровать».

Красивые, тонкие губы мужчины изогнулись в улыбке. «Ну что, воробышек, много денег у этого комодзина?»

Ойран сморщила изящный носик: «Куча золота, вам будет, чем поживиться. Вот, — она, как была, голая, встала на четвереньки и порылась в кучке сброшенного шелка, — это он мне заплатил только за сегодняшнюю ночь. Еще дал на парикмахера и на кимоно, а то он его мне порвал».

— Ах, ты мой воробышек, — ласково сказал мужчина, раздеваясь. «Ну, что, этот южный варвар тебя совсем загонял, или ты все-таки пустишь меня к себе, хоть ненадолго?».

— Я хочу надолго, — Сузуми покрутила задом, и оперлась на острые локти. «Ну как я могу отказать? — вздохнул мужчина и, наклонившись, шепнул: «Когда он придет в следующий раз, сделай так, чтобы он ушел только к полудню, хорошо?».

Ойран кивнула, и, сказала, закусив губу: «Все, что угодно, для тебя, Оборотень».

— Я знаю, — усмехнулся тот, и пригнул голову девушки вниз, заглушая ее стоны.

Виллем де ла Марк взглянул на моряков, что стояли сзади него, и велел: «Так. Никто не смотрит на даймё, никто не поднимает головы и уж тем более никто не говорит с ним, пока он не обратится к нам первым».

— Это унизительно, — пробормотали сзади.

— Я начинаю думать, уважаемый, — ядовито сказал де ла Марк, — что вам не так уж дорога монополия на торговлю с Японией. Может быть, нам сразу стоит отдать ее португальцам или англичанам?».

— И все равно, — не утихомиривался моряк.

Виллем вздохнул и пригладил русые, чуть тронутые сединой волосы. «Я тут десять лет плаваю, и даже еще не начал понимать этих людей. Единственное, что я знаю — денег тут столько, что, при удачном исходе нашей миссии, вы шлюх в золоте купать будете. И сдайте шпаги — тут нельзя быть с оружием».

— Их вернут, — добавил Виллем, передавая прислужнику свой клинок — тяжелый, с простым стальным эфесом. Он задержал на мгновение руку на шпаге, и, чуть вздохнув, снял кинжал.

Замок еще строился, от стен пахло сырой штукатуркой и свежим деревом. В огромном, низком зале, с темным, отполированным до блеска полом, было пусто. Шелковые, вышитые ширмы, стоявшие на возвышении, отгораживали выход во внутренние покои.

За ними раздалось какое-то шуршание, и моряки склонили головы. Правитель области Эдо, первый вассал великого министра Тоётоми Хидэёси, даймё Токугава Ияэсу появился на помосте. Он сел, расправив складки изысканного кимоно — черного, с фиолетовыми журавлями. Поправив мечи за поясом, обведя зал немигающими, узкими глазами, даймё коротко сказал: «Начнем».

В харчевне было шумно, пахло вареным мясом и человеческим потом. Толстый хозяин выставил на прилавок две деревянные миски с лапшой и закричал: «Следующий!»

— Как они орут, — Оборотень поморщился и добавил: «С чердака и то слышно».

— Зато место безопасное, — утешил его помощник.

— Это верно, — согласился Оборотень. В маленькое, подслеповатое окошко доносились возгласы уличных торговцев, стук лошадиных копыт, скрип колес повозок. Внизу на узкой, усеянной забегаловками, аптеками и лавками, улице, царила полуденная толкотня.

Оборотень потянулся за рисом, и, слепив длинными, гибкими пальцами шарик, украсив его кусочком сырого угря, чуть полюбовался, прежде чем отправить в рот.

— Как писал великий Сайгё, — мужчина промокнул губы шелковой салфеткой:

— Например, носить с собой золото, когда идешь к ойран — не похоже на поступок мудрого человека, — Оборотень улыбнулся. Улыбка у него была красивая, и сразу стало заметно, как он еще молод.

— Даймё, говорят, голову снимает, за этих комодзинов, — пробормотал кто-то. «Кто их тронет — сразу на плаху ляжет».

Оборотень съел креветку и усмехнулся, держа в пальцах хвостик: «Как говорят, ветры завтрашнего дня подуют завтра. А там, откуда я родом, еще добавляют — волков бояться — в лес не ходить».

Шайка расхохоталась.