— Зачем? — она едва не плакала. «Зачем, вы же смеетесь, наверное? Зачем я вам?».
Он наклонился, — Эухения была много ниже, — и, поднеся ее руку к губам, поцеловав, ответил:
«Я же вам говорил, донья Эухения — красивей вас никого нет. Идите, переоденьтесь, — Дэниел улыбнулся, — я вас тут подожду».
Белла разогнулась, и, положив на землю большие, острые ножницы, которыми она подрезала розы, взглянула на высокую, каменную ограду монастыря.
— Сторожа ночью нет, — подумала девочка холодно, — но тут нужна лестница, так просто туда не взобраться. Конечно, если бы можно было выйти на улицу, или на рынок…Сестра-келарь никого к приезжим торговцам не подпускает, сама рассчитывается, в их телеги не спрятаться. А если попросить донью Эухению? — Белла задумалась. «Мать-настоятельница ее любит, не откажет. Вот только как? — девочка подняла ножницы и стала щелкать ими вокруг куста.
— Надо подумать, — вздохнула она. «Но что копилку в церкви я взломаю — это точно. Матушка говорила, что бабушка моя в Лондоне живет, и вся семья тоже там. Вот туда мне и надо, Ну, — Белла, ухмыльнувшись, взглянула на ножницы — волосы я постригу, одежду стащу у кого-то, и на корабль наймусь, в порту их много. Но все равно — серебро не помешает».
Она подняла голову и помахала рукой белому альбатросу, что кружил над монастырем.
— Да ей и переодеваться, наверное, не во что, — подумал Дэниел, искоса взглянув на донью Эухению, что шла рядом с ним — в том же коричневом платье.
— А ваш батюшка, он волноваться не будет? — осторожно спросил Дэниел. «Уже и темно скоро будет».
— Он спит, — тихо проговорила донья Эухения. «Он когда такой, — женщина вздохнула, — он только и делает, что спит. Ну и…
Юноша помолчал и решительно сказал: «Вот что, сеньора, — я вас хочу отсюда увезти.
Подождите, — велел он, увидев, как донья Эухения открыла рот, — приданое, или там все остальное, — мне это совершенно неважно. Только вот мне надо кое-какие дела завершить, да и вы, наверное, батюшку не можете пока оставить».
— Нет, — грустно сказала она. «У него, кроме меня, нет никого».
— Ну вот, — Дэниел улыбнулся, и Эухения подумала: «Господи, да он же мальчик еще совсем, что он понимает?».
— Я вам солгал, — внезапно сказал Дэниел, глядя с высоты своего роста на прикрытые чепцом волосы. «Я англичанин, донья Эухения, и сюда приехал, потому что у меня сестра младшая пропала, где-то здесь, в Южной Америке».
— Давно? — озабоченно спросила женщина.
— Четыре года назад, и вот, — юноша посмотрел на тихую воду гавани, — мы до сих пор ее найти не можем. Так что, — он усмехнулся, — если не хотите выходить за меня замуж, — ну, все-таки я не испанец, то скажите, — я пойму.
Эухения молчала, чувствуя как отчаянно, быстро колотится ее сердце.
— А если хотите, — Дэниел взял ее руку, — я вернусь за вами, и мы всегда будем вместе.
— Но вы еще так молоды, — еле слышным голосом сказала донья Эухения.
— Я вам расскажу, — юноша поднес ее руку к губам. «Мой отец девятнадцати лет обвенчался, они с матерью моей потеряли друг друга, надолго, а потом встретились. И я, — он поцеловал маленькую, с жесткими кончиками пальцев, ладонь, — ни разу не видел, чтобы люди так любили друг друга, как они. Я тоже так хочу, — он все не отрывался от ее руки, — на всю жизнь».
Море чуть шумело, волны накатывались на причал, — едва слышно, на западе уже поднимались яркие звезды, и женщина, запахнув шаль, сказала:
— Давно еще, десять лет назад, мне очень нравился один человек. Там, — она кивнула на север, — в Сент-Огастене. Потом он уехал, а я все ждала, — может, он вернется? Но нет, — она вынула руку из его пальцев, — не вернулся.
Дэниел опять забрал ее руку и сказал, перебирая пальцы: «Я вернусь. Ты только поверь мне, Эухения, я обещаю — вернусь. Пожалуйста, поверь, — добавил он.
— Я…я верю, — не смея посмотреть в его глаза, ответила женщина. «Верю, Дэниел».
— Я еще никогда никого не целовал, — внезапно, озорно, проговорил юноша. «Можно?».
От него пахло солью и свежим ветром. Оглянувшись, — вокруг никого не было, — Эухения привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку — быстро.
— Нет, — Дэниел развязал ленты чепца, и ласково снял его, — белокурые косы упали на спину, — не так, любовь моя. Я знаю, — он смешливо поднял бровь, и, — Эухения только ахнула, — подхватив ее, посадил на деревянные перила причала, — я знаю, что можно — по-другому.
— Господи, — только и успела прошептать женщина, а потом не осталось ничего вокруг — только его губы, только неразборчивый, тихий, нежный шепот, и Эухения, внезапно отстранившись, потянув его за руку, сказала: «Пойдем».
Дэниел взял ее лицо в ладони, и, смотря в карие, огромные глаза, твердо сказал: «Я всегда буду рядом, Эухения. Помни, — что бы ни случилось, я всегда буду с тобой».
Море билось о берег, капала, оплывала свеча, в грубом, глиняном подсвечнике, ставни скрипели под сильным ветром. Он лежал, и тихо, едва касаясь, целовал ее мягкие, рассыпавшиеся по холщовой простыне волосы. «Спасибо, — только и смог сказать Дэниел.
«Господи, любимая, спасибо тебе».
Эухения пошевелилась, и, уткнувшись лицом в его плечо, шепнула: «Я не хотела умирать, не узнав, — как это».
Дэниел пристроил ее на себе, укрыв тонким, одеялом, обняв всю, защитив своими руками, и твердо ответил: «Никто не будет умирать, любовь моя. Я вернусь, заберу тебя, и мы уже не расстанемся».
Он вдруг подумал: «И так будет всегда? Если да, то, как же мне тебя благодарить, Господи!».
Эухения потерлась щекой о его щеку и, улыбаясь, проговорила: «Я и не знала, что может быть такое счастье, Дэниел».
В полутьме ее глаза были совсем большими и Дэниел, целуя ее, — долго, нежно, сказал: «Во-первых, я приду завтра, а во-вторых, — когда мы обвенчаемся, я тебе обещаю — мы тут, — он похлопал рукой по кровати, — неделю проведем, не меньше».
Эухения, накинув шаль, выпустила его на улицу, — тихо, озираясь, и, вернувшись в спальню, легла ничком, вдыхая его запах. Она провела руками по своему телу, и, ощущая его тепло в себе, натянув одеяло на плечи, заснула, — мгновенно и крепко.
Белла лежала, слушая ровное дыхание спящей соседки по келье, и вдруг сказала себе:
«Нет, донью Эухению нельзя вмешивать. Если мать-настоятельница узнает, что она мне помогала — она ей откажет от урока, а донье Эухении деньги нужны, у нее отец всю свою пенсию пропивает. Надо самой».
Девочка закрыла глаза и, улыбнувшись, перевернувшись на бок, сказала себе: «Молодец!
Во-первых, надо вызваться помыть полы в церкви — никто этого не любит, там работы много.
Взять с собой холщовый мешочек, хорошо, что я его заранее сшила, — и гвоздь, который я из старой половицы вытащила. Серебро из ящика для пожертвований, — в мешочек, никто и не заметит. Двери кельи на ночь не закрывают, а сестра обходит нас с проверкой всего два раза. Вот, между этим, и выскользну, сделаю из одеял чучело, как будто я тут лежу.
Анхелика и не проснется.
Потом — взломаю дверь сарая, лестницу к стене приставлю, и все. Очень хорошо, — похвалила она себя, и, потянувшись, достала из-под тонкого матраца медвежий клык.
«Четвертый год тебя перепрятываю, — нежно заметила Белла, поцеловав клык, — но ничего, скоро надену, и уж тогда не сниму».
Она перекрестилась, прошептала свою обычную молитву, и озабоченно подумала:
«Интересно, мамочка и Масато-сан еще в Японии? Может быть, мне тогда лучше не к бабушке, а к ним?». Но потом Белла сладко зевнула, и, вспомнив, как вкусно пахло от мамочки — розами, какие у нее были мягкие руки, — спокойно заснула. Ей снились разноцветные, шуршащие кимоно и высокие, голубые вершины гор вдалеке.
