мужчина, нельзя, чтобы он с Марико-сан наедине оставался».

Дайчи поднял брата на руки, и, чуть подбросив его, рассмеялся: «Ты еще растолстел, Сейджи. Ну, ничего, мы для твоего крещения священников привезли, скоро у нас Эстебаном станешь».

Ребенок залился утробным смехом, и дернул старшего брата за волосы. «Меч!» — сказал Сейджи, хлопая зелеными глазами, — «меч!».

— У тебя тоже такой будет, — пообещал Дайчи, и, сажая ребенка обратно на татами, спросил:

«А вы нянька новая, что ли?».

— Я Мияко-сан, — тихо ответила женщина, — старшая сестра его светлости даймё.

— Простите, пожалуйста, — потрясенно пробормотал юноша, — извините меня, Мияко-сан, я не думал… Я очень виноват, очень… — он склонил русоволосую голову.

— Ну что вы, — испугалась женщина, — все в порядке. Я пойду, матушку вашу позову, посижу вместо нее на уроке.

— Да он и закончился уже! — Марико-сан поклонилась брату и требовательно спросила: «Ну что, привезли?»

— Привезли, конечно, — ответил Дайчи, и, увидев мать, добавил: «Отец просил комнаты для священников приготовить»

— Я помогу вам, Тео-сан, — поднялась Мияко.

Марико ловко села на татами, и пощекотав Сейджи, потребовала: «Рассказывай! Как тебе в Нагасаки, понравилось?»

— Очень, — горячо ответил брат. «Настоящий город, большой, не то, что наша деревня, — он презрительно махнул рукой. «Мы с отцом в церковь ходили, наконец-то! А священников двое приехало — отец Джованни и отец Франсуа, они оба на японском языке говорят. И еще воспитанник отца Джованни, Хосе, ему двадцать один год, а он уже врач, представляешь!»

Марико раскрыла рот.

— Вот, — добавил Дайчи, — а ты собираешься, стать этим цветком сливы, тьфу! — юноша презрительно искривил рот. «В мире столько всего интересного, а ты будешь тут сидеть, и даже за стены замка выйти не сможешь. Тебе же пятнадцать лет только, Марико, зачем это тебе!»

Девушка взяла Сейджи на колени, и, поцеловав светлые кудри на затылке, грустно ответила:

«А что еще делать? Мужчинам хорошо, им все можно, а меня замуж никто не возьмет. Ни там, — она махнула рукой на восток, — ни здесь. А так, — Марико пожала плечами, — хоть буду жить спокойно. Не в ойран же мне идти, или в монастырь».

— Еще чего не хватало, — пробормотал брат. «И все равно — ты же не любишь его светлость»

— Не люблю, — согласилась Марико. «А тут никто никого не любит, вон, — она показала на дверь, — Мияко-сан своего мужа покойного, — девушка перекрестилась, — в первый раз на свадьбе увидела. Однако больше двадцати лет с ним прожила».

— Что тут никто никого не любит, — это неправда, — спокойно ответил Дайчи, — я собираюсь жениться только по любви.

— Да тебе придется на какой-нибудь уродине жениться, братик, — вздохнула Марико, — хорошая девушка за такого, как ты, не пойдет.

— Мне это неважно, — спокойно ответил Дайчи, — как она будет выглядеть. Главное, чтобы мы с ней любили друг друга. Его светлость тоже тебя не любит, не надейся.

Марико покраснела. «Он мне подарки присылает, кимоно…»

— Да ты для него вон, — брат показал в угол, где Сейджи возился с вырезанными из дерева фигурками животных, — новая игрушка, и все.

Ребенок размахнулся, и, смеясь, швырнул в угол ярко расписанного красками петуха. Дайчи встал, чтобы его поднять, и, обернувшись, добавил: «Видела, что с игрушками делают? Вот и подумай, что с тобой дальше будет».

Марико молчала, опустив изящную, убранную заколками с жемчугом, голову.

На террасе пили чай.

Джованни вдохнул аромат, поднимающийся от простой, серой, с рисунками камыша, чашки, и сказал даймё: «В Европе этот напиток пока мало, известен, но за ним — будущее».

Масамунэ-сан улыбнулся: «Я удачно торгую им с испанцами, видите, даже язык их немного знаю, но у вас, сенсей, очень хороший японский. Для иностранца, конечно, — добавил даймё.

— Спасибо, — ответил священник. «Я понял, что язык лучше всего учить в двух местах — на рынке и над страницами стихов. Тогда он получается одновременно изящным и живым».

— Удивительно, — вдруг сказал даймё, — вы мне напоминаете наших монахов. Ну, не всех, — у нас тоже хватает дураков, — но самых лучших. Странствующих, тех, кто не привязан к монастырю.

— Я такой и есть, — Джованни выпил чая. «Я четверть века, как принял сан, и с тех пор, кажется, уже весь мир объездил. Ну, потом у меня появился воспитанник, и стало немного веселее, — он улыбнулся.

— Пойдемте, прогуляемся по саду, — предложил даймё. «Я, конечно, украл вас у остальных, — Масамунэ-сан мимолетно улыбнулся, — но им надо обустроиться, Масато-сан давно не видел семью, а мы с вами сможем спокойно поговорить.

Джованни посмотрел на ухоженный, аккуратный, с маленькими каналами, легкими мостиками, и беседкой на озере, сад, и ответил: «С удовольствием, ваша светлость. Там пока отец Франсуа все подготовит для крещения, ну а Хосе, пользуясь вашим разрешением, отправился в город — смотреть там больных».

— Скажите, — внезапно спросил даймё, — он ведь хороший врач? У нас просто, как вы знаете, лекари — все старики, да и не сидят они на одном месте, пока дождешься их, больной и умереть может.

— Очень хороший, — спокойно ответил Джованни. «Он в четырнадцать лет поступил в университет, такое редко бывает, и потом шесть лет учился. Ну и сейчас, конечно, продолжает».

— Тогда у меня будет к нему одна просьба, — задумчиво сказал Масамунэ-сан. «Ну, я его сам найду, вы не затрудняйтесь. Смотрите, какие красивые в этом году хризантемы, как огонь».

— Я люблю белые, — Джованни чуть улыбнулся. «Помните же, что Сайгё писал о них — соперницы зимнего инея».

— Я бы хотел услышать что-то из вашей поэзии, — вдруг попросил даймё. «Масато-сан ее не знает, он только здесь стал интересоваться стихами, — его светлость рассмеялся, — а вы, я уверен, можете прочесть.

— Могу, — согласился Джованни и, мгновение, подумав, закрыв глаза, начал:

Даймё молчал.

— Это Петрарка, — сказал Джованни, гладя цветок хризантемы, — наш поэт. Я на досуге стал немного переводить, с японского, на японский, просто так, ради себя. У нас, конечно, разный ритм, бывает сложно…

— Твой взор еще увидит жизнь в моем, — вздохнув, повторил даймё. «Я сам напишу свиток с этой строчкой, и подарю его моему цветку сливы, это так прекрасно, сенсей».

— Вашей жене? — улыбнулся Джованни.

— Нет, я беру новую наложницу, приемную дочь Масато-сан, — небрежно ответил даймё. — Пойдемте, я вам покажу азалии, они в этом году хороши, как никогда.

— Ну вот, — улыбнулся отец Франсуа, — все готово. Сейчас отец Джованни вернется, он ведь крестным будет, и начнем.