мужчина почувствовал, как его ладонь увлажнилась.

Он еще крепче придавил ее к полу и усмехнулся: «Ну, сейчас начну, сестренка».

Мирьям пронзила страшная, раздирающая тело боль, между ног потекло теплое, влажное, и, ощутив металлический запах крови, она застыла — все, что происходило сейчас, было не с ней. На потолке гостиной миссис Стэнли было чуть заметное пятно, и девушка подумала:

«На Ирландию похоже». Она вспомнила, как отец и еще один человек, смеясь, сидели с ней над атласом Ортелия, показывая ей далекие страны, и закрыла глаза — не было сил видеть это лицо, нависшее над ней.

А боль все продолжалась, ширилась, она потеряла счет времени, и очнулась только тогда, когда ощутила внутри что-то горячее, чужое, отвратительное.

Мужчина встал, и, не застегиваясь, велел, приставив к ее горлу шпагу: «На колени!»

— Посмотри, как следует, — издевательски сказал он. «И почисть, ну! Ртом, а не руками!»

Она подчинилась, чувствуя, как из нее что-то течет, скапливаясь в лужицу на полу.

— Если скажешь кому-то, — он наклонился, и пощекотал ее горло острием клинка, — им не жить.

Ну, ты знаешь, о ком я. Прощай, сестренка, счастливо оставаться».

Мирьям услышала, как захлопнулась дверь. Она еще немного постояла на коленях, раскачиваясь, а потом, преодолевая боль, пошла на кухню. Вода в тазу остыла.

Девушка вынула инструменты, и, разложив их на холсте, пошатнувшись, поставила таз обратно на треногу, что стояла в очаге. Подбросив в него дров, стерев слезы со щек, она стала ждать, пока вскипит вода.

— Ты иди спать, — велел Джон, глядя на клюющую носом в большом кресле у камина Констанцу.

— Но папа, — она подняла красные, заплаканные глаза.

— Я побуду с ним, — тихо ответил Джон, оглядывая огромный, уходящий ввысь зал, драгоценные шпалеры на стенах, выложенный мрамором пол.

«Хорошо папа слуг вышколил, — вздохнул он, — два раза в год тут бываем, а все равно — хоть сейчас заезжай и живи. Мы-то с Констанцей в Лондон вернемся, что нам тут делать? У нее там учителя, Мирьям опять же, — как всегда, вспоминая Мирьям, Джон почувствовал легкую тоску, и рассердился на себя: «А ну прекрати! Креститься она не будет, своей матери дочь, и хватит об этом. Не для тебя она».

— Я ему опиум предлагала, — хлюпая носом, сказала Констанца, — он отказался.

Джон вздохнул и погладил ее по голове: «Ложись, сестричка, на тебе лица нет. Пожалуйста.

Я в Лондоне все дела закончил, теперь буду тут, сколько потребуется».

— Не хочу, чтобы папа мучился, — Констанца разрыдалась.

— Ну, ты же помнишь, что врач сказал, — Джон присел на ручку кресла и привлек ее к себе, — он уже год с этими болями, он к ним привык. Он просто угаснет, и все, он не будет страдать.

Иди, отдохни хоть немного.

Она ушла, шмыгая, волоча за собой меховое одеяло, и Джон, перекрестившись, постучал в опочивальню отца.

— Третий день жгу, — раздался сухой смешок, — все сжечь не могу. Заходи.

Мужчина нажал на ручку двери. Джон сидел в огромном кресле, держа на коленях шкатулку с документами.

— Известный тебе адмирал де ла Марк, — бесцветные губы усмехнулись, — не всегда гвоздику для лондонских купцов возил. Мы с миссис Мартой, во время оно, кое-что из его знаменитого досье уже уничтожили, — Джон опустил морщинистые веки, — вот, заканчиваю. Письма от мертвецов мертвецам, милый мой. Да и я и сам уже, — он слабо махнул рукой.

— Папа, — Джон взял его холодные пальцы.

— Новый век, — рассмеялся старик. «Это я и Ее Величество еще живем, но вот, скоро и мы…, — он не закончил и зорко посмотрел на сына.

— Новый век, новые люди, но правила — те же, понял? Их не мы устанавливали и не нам их менять. Ставь благо страны превыше своего, не бойся указывать сюзерену на его ошибки, поменьше говори и больше, — слушай. Ну и не лезь на рожон, разумеется, — отец исподлобья взглянул на Джона и ласково сказал: «Улыбка у тебя материнская, красивей нее никто не улыбался».

Он посмотрел на шкатулку, и, захлопнув ее, заметил: «Оставшееся сложи в архив, там есть и полезные вещи. Далее, — он посмотрел на большой, черного дерева стол, и велел: «Вон те конверты подай».

— Ее Величеству и Якову я уже написал, — старик потер морщинистые пальцы, — с Яковом вы сработаетесь, он спокойный человек, разумный. Ну, о католиках мы с тобой говорили, следите, чтобы головы не поднимали, а будут пробовать — рубите безжалостно. Об этой авантюре Его Святейшества тоже не забывайте, хорошо, что Теодор там, в Польше, он проследит за всем.

— Теперь, — он порылся в конвертах и протянул сыну неприметный, без печати. «Открой».

Джон просмотрел записи, и потрясенно сказал «Папа…»

— Теперь об этом знают четыре человека, — старик сложил пальцы вместе, — ну, к утру останется три. Последнее, что мне сообщили, — Джон вдруг скривился, как от боли, и, заметив, как озабоченно подался вперед сын, отмахнулся: «Не сильнее обычного».

— Так вот, — продолжил разведчик, — из Гоа он поехал в Японию. Там, конечно, есть этот Уильям Адамс, но я ему никогда не доверял, и тебе не советую. Так что пока с Испанцем связи нет. Ну, он появится, рано или поздно, он человек умный. Как появится — вот это ему передашь, — отец протянул Джону сложенный втрое лист бумаги с розой Тюдоров на печати.

— Это очень щедро, — заметил Джон, прочитав.

— Он служил этой стране сорок лет, — сварливо заметил старик, — и он даже не англичанин. Это самое малое, что мы могли сделать. И, как появится, — не трогай его, пусть едет в деревню и копается в огороде, хватит с него уже.

— Миссис Марту используй с умом — она отлично развязывает людям языки, впрочем, как и ее брат. Ты подумай, кого потом в Париж ему на замену послать — Мэтью тоже не вечен, — старик чуть улыбнулся. «И помни — мы с Кроу одна семья, уж слишком многое нас связывает, так и будем дальше жить. Что с Германией, кстати? — спохватился отец.

— Все сделано, — ласково ответил Джон.

— Через пару лет привези ее туда, — приказал отец. «Сейчас мала еще. И на шифры ее посади, у нее голова светлая, дочь своего отца. Ну, о завещании моем ты знаешь, все исполнишь, — старик мимолетно улыбнулся, и, повертев в руках еще какое-то письмо, — маленькое, написанное изящным, женским почерком, — бросил его в огонь.

— А что у тебя с Лизой было, в Венеции, — внезапно сказал старик, глядя на горящую бумагу, — так вон, — он кивнул в камин, — знал я одну женщину, и сорок лет спустя она мне написала, что побоялась тогда. Вот оно как.

— Кто написал? — потрясенно спросил сын.

— Да неважно, — отмахнулся Джон. «Ты помни, мальчик — если женщина тебя любит, то она ничего не боится. А ты просто жди, — он нежно посмотрел на сына, — ты еще молод. Я в твои годы шпагой напропалую размахивал, а ты у меня умнее. Осторожнее. Вот и хорошо. Возьми там, на столе, стихи твоей матушки лежат, почитай мне. Ты хорошо читаешь.

— Может, Констанцу разбудить? — осторожно спросил Джон, глядя на то, как синеют мертвенно- белые щеки отца.

— Еще чего! — ворчливо отозвался тот, не открывая глаз. «Бедная девочка со мной возилась, пока ты этого гонца от Его Святейшества ловил, пусть поспит».

— Но ведь поймал, — смешливо ответил Джон, открывая рукопись.

— Поймал, — нежно согласился отец и едва заметно пожал руку сыну: «Молодец. Читай, я посплю».

На рассвете Джон поднял легкое, исхудавшее тело из кресла, и, опустив его на кровать, укрыв простыней, прошептал: «Спасибо тебе, папа». Он поцеловал высокий, разгладившийся лоб, и, взяв бархатную подушку, опустившись на пол, мгновенно провалился в тяжелый сон смертельно уставшего человека.