сцену.

— Это бива, ну, их лютня, — Марта подергала мать за рукав. «Смотри, у девушки. Мама, можно?».

Не дожидаясь разрешения, Марта ловко опустилась на колени рядом и протянула руку.

— Я — Марта, — сказала она медленно, указав на себя пальцем.

— Марико, — закивала головой та.

— Похоже, правда, — пробормотала Марта, и, приняв биву, положив пальцы на струны, начала играть.

Нежный, трепещущий звук поплыл над террасой, и женщины стихли. «Ах, — тихо прошептала Белла, — мама, как это хорошо».

Тео смотрела на склоненную к лютне, черноволосую голову Марты и, помолчав, ответила дочери: «Да, милая».

Марта закончила мелодию ласковым перебором, и, было, протянула лютню девушке, как у входа на террасу кто-то захлопал в ладоши.

Женщины мгновенно поднялись и застыли в низком поклоне.

— Ваша дочь, Тео-сан, прекрасно владеет бивой, — даймё поглядел на девочку и нежно сказал: «Ты можешь взять ее себе, Марико-сан, это мой подарок».

— Ваша светлость, — девочка покраснела и присела. «Большое, большое вам спасибо».

Масамунэ-сан посмотрел на мягкие, украшенные цветами волосы, на темные, миндалевидные глаза и вздохнул про себя: «Что делать, я ведь обещал Масато-сан».

— Ну что ты, — отмахнулся он. «А сейчас начнется представление, так что давайте посмотрим на сцену».

Он подошел к Тео, и, вдохнув запах роз, шепнул: «Мне бы хотелось, чтобы вы зашли в мой кабинет, Тео-сан».

Женщина побледнела, и даймё улыбнулся: «Нет, нет, с вашими девочками все будет в порядке, тут совершенно безопасно. Выйдите в большой коридор, вторая дверь направо.

Там открыто. Пожалуйста, — добавил он.

Она повела носом — пахло сосной и еще чем-то, свежим, будто тростником. Темный, уходящий вдаль, коридор, освещали редкие факелы, из сада доносился смех и резкие, высокие голоса актеров.

Тео положила руку на крест и, толкнула тяжелую, резную дверь.

В комнате было пусто — в огне свечей татами отливали золотом, изукрашенный иероглифами свиток чуть колыхался под легким движением воздуха.

Высокий, широкоплечий, мужчина в сером кимоно, что стоял у распахнутой во тьму летней ночи перегородки, обернулся, и сказал: «Здравствуй, Федосья».

«Господи, как побледнела, — подумал Волк. «Зачем я все это затеял, дурак? Бедная моя девочка, она ведь и похоронила меня уже. Но я не мог, не мог иначе».

— Волк, — прошептала она, цепляясь пальцами за гладкую, деревянную стену. «Волк, счастье мое…»

Он подхватил ее на руки и опустился вместе с ней на татами. «Волк, — она ощупывала его лицо, — Господи, как я тебя ждала, я и не чаяла тебя встретить, любимый мой…»

Он заставил себя не целовать эти мягкие, нежные пальцы, и, чуть отстранившись, сглотнув, сказал: «Но твой муж…»

Глаза Федосьи блеснули рысьим, холодным огнем. «Он стрелял в нашего Данилку, — сказала она, глядя на Волка. «Он убил отца Марты, мой приемной дочери, — а тот меня спас, когда нас выбросило на острова, там, на севере. Он хотел выбросить Марту в море, — мне надо было спасти детей, Волк, только поэтому я за него вышла замуж. Я его ненавидела, Волк, все эти годы, ах, как я его ненавидела!».

— Иди сюда, — он зарылся лицом в шелк ее волос. «Иди сюда, Федосья, все, все кончилось, мы теперь всегда будем вместе».

Она была такой же, как в его снах, все эти годы — горячей, сладкой, высокой — вровень ему.

Он слышал ее шепот, ее сдавленные, тихие стоны, и потом, целуя ее грудь, устроив ее на себе, ласково сказал: «Ну, все, послезавтра вы ко мне переедете, и можно все делать громко, как ты и любишь».

— Ты тоже, — жена нежно, едва касаясь, водила губами по его щеке.

— Я тоже, — Волк помолчал и улыбнулся: «Есть такие стихи, про кедр и повилику, вот это как мы с тобой. Я тебе прочту потом».

— Ты стихи читаешь? — удивленно спросила Федосья.

— Тут их все читают, — рассмеялся муж. «Да и мне нравится». Он прислушался и велел:

«Пойдем, там как раз самый смех, сейчас еще воздушных змеев будут запускать, с фонариками, нас никто не заметит».

— А почему послезавтра? — спросила Федосья, поправляя волосы.

— Потому что, — Волк поднялся, и повернув ее к себе спиной, поцеловал в затылок, — мне надо попросить у дайме более просторные комнаты — нас ведь теперь много. Ну и еще кое-что сделать».

— Я тогда поговорю, ну, с ним, — Федосья кивнула на сад.

Волк помолчал. «Вообще-то, это я должен делать, счастье мое, он ведь стрелял в моего сына, ну да ладно, — голубые глаза блеснули сталью, — пусть живет. Я и видеть его не хочу, так что, поговори, конечно.

— И помни, — он прижал ее к себе, — я тебе еще тогда, в Сибири, сказал — все, что было — это неважно. Есть только я и ты, и больше — ничего».

От него пахло сосной и свежими травами, и Федосья, целуя его, тихо сказала:

«Послезавтра».

Двое мужчин — повыше и пониже кружили, с деревянными мечами в руках, примеряясь, друг к другу. В фехтовальном зале было пусто и прохладно, только наверху, под стропилами, порхал залетевший из сада воробей.

Тот, что пониже, наконец, сделал почти невидимый выпад. Его противник одним движением отразил удар. Воробей заметался, подгоняемый резкими звуками боя, и, наконец, найдя проем в стене, вырвался на волю.

Даймё стер пот со лба и сказал: «Ты все лучше и лучше фехтуешь, Масато-сан. Пожалуй, тут, у нас в кэндзюцу тебе нет равных».

— Ну, кроме тебя, — Масато улыбнулся. «Так, сейчас выпьем воды, и слуги уже ждут, с лошадьми. Я от тебя сегодня не отстану, уважаемый Масамунэ-сан, хотя бы один день в неделю надо посвящать воинским искусствам».

Оба были в простых черных кимоно, и, выйдя во двор, приняв от слуги запотевшую чашку с колодезной водой, даймё сказал: «Я, пожалуй, отдам тебе те комнаты в западном крыле, которые недавно отделали. У тебя теперь большая семья, — даймё улыбнулся, — не надо ютиться в тесноте».

Масато коротко поклонился и ответил, уже сидя в седле, передавая даймё лук: «Я велел поставить у озера мишени, сначала поедем туда, а потом можно будет разогнать лошадей на лугу, там много места»

— Ты знаешь, что наш будущий сёгун хочет запретить огнестрельное оружие? — смешливо спросил даймё, когда они подъехали к мишеням.

— Ну, — заметил Масато, спешиваясь, — я уже приказал собрать все мушкеты и хранить отдельно. Так, на всякий случай, ну, вдруг кому-нибудь захочется доехать до нашей провинции и проверить — как тут с этим обстоят дела? Так вот, если что, — мы этих мушкетов и в глаза не видели, — он рассмеялся и, прицелившись, пустил стрелу — прямо в центр мишени.

— Ты предусмотрителен, — одобрительно заметил даймё. «Смотри, цапля. Нет, нет, — он остановил Масато, — не стреляй, она очень красиво летит.

Мужчины проводили глазами птицу, и Масамунэ-сан, окинув взглядом изумрудную траву, серую воду озера и мягкие очертания гор, тихо сказал: «Знаешь, хоть тут и далеко от столицы, а все равно — прекрасно».

Уже за обедом, даймё, передавая блюдо с рисом, сказал: «Если хочешь, я возьму Воробышка в