Испанскую республику перестали учитывать как фактор европейской игры. Тем не менее, сама эта игра перешла в решающую фазу, и большая развязка стала вопросом нескольких месяцев. Ресурс существования Республики также исчислялся месяцами. В этом заключался последний шанс Республики на выживание.

Эти надежды Альварес дель Вайо позднее связал с традициями испанской истории: «Мы мечтали об испанском бастионе, каким бы маленьким он ни был, где бы мы держались до тех пор, пока не пробил бы час реконкисты. Воспоминание об испанских либералах начала XIX века, которые на своем островке, осажденные войсками Наполеона (Кадис в 1812 году), в течение шести месяцев сопротивлялись натиску реакционных сил, казалось особенно воодушевляющим в эпоху, когда вся европейская политика претерпевала стремительные изменения. Хотя мы никогда не рассматривали мировую войну как выход, было очевидным, что если бы в Испании остался республиканский опорный пункт в тот момент, когда вспыхнул бы неизбежный конфликт между „западными демократиями“ и тоталитарными государствами, ужасные жертвы, принесенные испанским народом, не были бы напрасными»[1596].

Негрин 10 февраля через Францию вернулся в Испанию. Здесь к нему приходили плохие новости. 16 февраля он встретился с командующими фронтами, и большинство из них стало настаивать на том, что сопротивление невозможно. 27 февраля Великобритания и Франция признали правительство Франко. В тот же день Асанья подал в отставку, чем еще сильнее ослабил международные позиции Республики. Она осталась без легитимного президента. Отставка Асаньи была большим ударом для Негрина, «который всегда старался сохранять в глазах мира демонстративную легальность республики»[1597], — писал С. Марченко. Спикер кортесов Мартинес Барриос формально получил право исполнять обязанности президента, но не поехал в Испанию из Франции, требуя себе права на заключение мира. В сложившихся условиях это означало право подписать капитуляцию.

Формально признавая право Барриоса быть президентом, если тот приедет в Испанию, Негрин пока не собирался допускать капитуляцию. «Как и Асанья, и Прието, он прекрасно понимал, что выиграть войну невозможно. И они знали, что он это знал. Но, в отличие от них, Негрин не смирился. Тем не менее, он не мог обойти три препятствия, которые находились вне его влияния: поведение Асаньи, неуклонная тенденция к признанию Франко со стороны Франции и Англии, и ощущение, широко распространившееся вне коммунистических кругов, что продолжать сопротивление невозможно»[1598]. «То, что действительно кажется очевидным, так это то, что Негрин все еще цеплялся за соломинку и хотел продолжать сопротивление, пусть и до определенной точки. Он прибег к помощи тех, которые были ближе всего к этой идее: коммунистов»[1599] , — пишет А. Виньяс. И это было не так глупо, учитывая кризис в Европе.

Но Негрин, вероятнее всего, не рассчитывал продержаться, а преследовал другие задачи, выдвигая вперед коммунистов. «Именно в этом контексте он приступил к последним назначениям, которые породили миф, с тех пор лелеемый профранкистски и антинегринистски настроенными историками, что он готовил государственный переворот (!) с целью передачи власти коммунистам. По моему мнению, эти действия должны толковаться с точностью до наоборот: это был маневр с целью обеспечить спасение наибольшего количества республиканцев. Эти действия стали превосходным алиби для тех лиц „из военных“, которые были готовы капитулировать. Последние также хотели спасать жизни, но ошибались насчет средств спасения и действовали без адекватной оценки природы противника» [1600]. Таким образом, биограф Негрина признает, что формально продолжая курс на сопротивление и в силу этого выдвигая вперед наиболее склонных к нему коммунистов, Негрин уже внутренне смирился с капитуляцией, не рассчитывал дотянуть до начала мировой войны, а преследовал те же цели, что потом Касадо. Но, по мнению А. Виньяса, Негрин успешнее выполнил бы миссию спасения кадров перед капитуляцией. Негрин не разделял стратегии, которую затем, после начала мировой войны, столь романтично изложил Альварес дель Вайо. Получается, что «центристские» лидеры Республики не очень рассчитывали продержаться до большой войны. Они не знали, когда начнется эта война. Но Гитлер уже принял решение начать ее в 1939 г.

Увы, «миссия спасения» в любом случае была обречена на неудачу в главном — можно было спасти вождей (многие и спаслись), но нельзя было спасти республиканские массы. Начнешь эвакуацию — рухнет фронт. Почему одни должны были его держать, когда другие спасаются? У Негрина не было ответа на этот вопрос. Зато у него были те, кто готов был сопротивляться до последнего патрона — коммунисты. И он решил выдвинуть их на более ответственные посты, в том числе и для того, чтобы обезопасить правительство от офицеров, уже смирившихся с неизбежностью капитуляции.

В сложившейся ситуации создавалось впечатление, что Негрин подставлял компартию. Впрочем, коммунисты не прочь были сами взойти на приготовленную им Голгофу. Рохо писал Негрину 18 февраля: «Нет необходимости говорить тебе, что из всех политических партий была и есть только одна, которой я отдал свои симпатии. Думаю, они совершают большую ошибку уже в том, что берут на себя общую ответственность за руководство и направление этой фазы борьбы, потому что окажутся в таком положении, когда на них сконцентрируются усилия противника и всех стран. А это приведет к тому, что их партия — единственная относительно здоровая партия в нашей политической системе — будет окончательно раздавлена»[1601].