богомазы где-то брались за кисть. Федору захотелось обогнуть березовый мысок. Свернул на проселок и сразу наткнулся на палатку-серебрянку.

Неизвестных солдатиков было семеро, к ним присоединились еще трое дедков за восемьдесят с комплексом Льва Толстого – уйти из дому – Ильич, Лукич и Кузьмич. Все они воевали, тут комар носу не подточит, однако в палатке стало тесновато. Федора Стратилатова узнали, обласкали, напоили старчеусовской водкой. Поглядел на этикетку, повертел в руках бутылку, вздохнул и промолчал. Будем считать, что это фирменная, не поддельная… вор у вора дубинку украл. А как мой тезка? Кто? Федор Кабанов? Его залатали… стоит как миленький на месте, и цветочки тама. «Нет, ты послушай, – встрял дедушка Кузьмич, – в Германии у фашиста побежденного какая пенсия и какая у нас? победители называется… жрать нечего… какое жрать… выпить нечего!» Намек поняли, старику подлили, но, судя по его насупленным бровям, тема не была исчерпана. Так, на минутку притих. Стало слышно: снаружи кто-то ходит.

Еще Дуня Федора Стратилатова видела на каких-то патриотических митингах, а Семен с Никитою нет. Когда из палатки высунулась похудевшая, большеглазая, синеглазая его физиономия, решили: явленье святого. Обхохотались, узнав – боевик местной мафии, живая мишень при разборках, сборщик денег за крышу, то есть мытарь. Эко внешность обманчива. И все же что-то от первого впечатленья осталось… вроде бы не своим делом он занимается. Ему бы больше пошло на Соловках по обету камни ворочать. Может, так и будет: поубивает много народу, раскается, как Кудеяр-атаман… красивый получится монах. А сейчас заорал зверским басом: зачехли, блин, камеру, пока я ее об твою дурью башку не разбил! С него станется… троица ретировалась.

Дуня – Ване, Ваня – Олегу, Олег – Марь Петровне Ужихе, та – отцу Венедикту, тот – отцу Георгию, этот по секрету всему свету: Федор Стратилатов стакнулся с серебристыми. Приперли Настасью. Заплакала и созналась: был, приходил к нему с того света… света я не зажигала… может, и серебристый… не разглядела… ночь темна и немесячна. Отец Георгий сказал строго: иди и впредь примечай получше. Настасья утерла глаза полотенцем и пошла примечать. Пришла – Федор спит, затащив спьяну мотоцикл на крылечко.

Ильич-Лукич-Кузьмич, насмотревшись в полумраке палатки на Федора Стратилатова, человека отчаянного, выдвинули неслабую программу действий: объединить усилия ветеранов войны и неизвестных солдат… организовать марш- бросок на Москву… ну не маршем, так автостопом… к девятому маю в аккурат поспеем… там и поговорим с кем надо. Ни фига себе. Собралось их ни много ни мало двенадцать. Семеро памятничков, троих мы знаем: пехотинец, он же морж, Иван Матушкин; танкист – в училище запевала – Олег Феофанов; артиллерист с лопнувшими барабанными перепонками Василий Раменков. Остальные четверо были изваяны – тем же скульптором Вячеславом Зуевым – вконец плохо, оттого характеры их не обозначились и род войск не запомнился. В авантюре приняли участие пятеро живых: Ильич, Лукич, Кузьмич, старики бывалые и почти мудрые; отлежавшийся к майским праздникам отставной вертухай Николай Хрисанфыч Федотов; еще один старикан, с медалью, но имя свое называющий всегда по-разному, а потому числящийся под кличкою «разведчик». Последние двое получали пенсию вроде бы неплохую, просто страсть хотелось прокатиться в Москву. Пускай… только чур без СМЕРШа. Путешествие из Коврова в Москву пятеро уцелевших совершали не раз и сходились на том, что де еще троих-четверых неизвестных солдат подберем по дороге. Восьмидесятипятилетние старики на шоссе голосовать не пойдут… серебристых лосей не брать… вечно живых можно класть штабелями… одного грузовика хватит.

Грузовичок под синим тентом, принадлежащий Олегу Старчеусову, оказался тесноват. За рулем сидел любитель попсы Васька Стригалев. Он и не думал возить такую шушеру. Просто остановился под лесом, прилег с наушниками, поглядел под музыку, чего это сосны качаются и куда облака плывут. Отключился, а дюжина предприимчивых, не назвавшись груздем, полезла в кузов. Зато потом отдохнувший Васька газанул – было ни до чего. Серебристые лоси и неохваченные мероприятием неизвестные солдаты остались стоять где поставлены, а грузовик часа через три – ну, может, я чуть прихвастнула – пересек кольцевую. Васька встал возле огромного склада и тотчас убег с накладными. Наши ступили на асфальт чужого города, нахально зовущегося Москвой и собирающегося бог весть по какому праву праздновать шестидесятилетие победы. Одновременно навязчивый и равнодушный, он просто не заметил вновь прибывших.

Нет, все же заметил. Парнище лет двадцати, в тельняшке, сером жилете со множеством карманов, в кепочке с козырьком и ремешком сзади – слегка хлопнул дедушку Федотова по шее, отчего та чуть не переломилась. Пропел задиристым тенором: дядя Коля-Николай, эх сиди дома не гуляй! Но узнал малого не опешивший Николай Хрисанфыч, узнал Ильич. Батюшки-светы… Лешка Хромов… Настасьин сын… он тогда Витька Чуркина порезал! Тут вступились Лукич с Кузьмичом: так ведь не зарезал же… чуть-чуть не считается… кто старое помянет, тому глаз вон. И радостно вцепились в земляка. Крепкий он был, мать его Настасью растак и разэдак. Всегда любила богатырей, и богатыри ее любили – Настасью Микуличну. Лёха пялился на ковровских стариков и ковровские памятники, приветливо вопрошая: ну и за каким хреном вас принесло?

На бесприютных просторах восточной окраины города Лёха с трудом нашел землякам где присесть. Выслушал. Прежде всего, Витька Чуркин жив и здоров, скоро придет из армии, сразу будет жениться, так что хватит Лёхе в бегах находиться, пора подать весточку матери. Чуркины к ней приходили, дескать, не держим зла… молодо, дескать, зелено… ну, сказать, чтоб ждала? Но, видно, за отчетный период Лёха успел еще нашкодить. Отводил глаза и ничего конкретно не обещал. В общем, передайте поклон… видели, говорили… помнит, уважает. И снова быка за рога: зачем приехали? Старики отмалчивались. Лёха быстро потерял терпенье. Ну, бывайте, солдатики… мне пора идти с людей денежки собирать. А, так ты вроде нашего Федора! Какого еще Федора? Да Федора Стратилатова… матери твоей Настасьи… Лукич поперхнулся и прикусил язык. Но понятливый Лёха уж взял его за грудки. Я из тебя, старый пардон, душу вытрясу… ты мою мать забудешь как звать! Тут воздвигся Иван Матушкин. Оставь деда… Федор Стратилатов во мужик… из него семь пуль за просто так вытащили, даже стакана водки выпить не дали… а он еще лежал зубоскалил: вы, мудряки, сами их привезли… они сюда и дороги не знали! Лёха заинтересовался – кого? куда? – отпустил Лукича и стал вникать. Выходило и впрямь: стоящий Федор. Все равно обидно.

«Ладно, – пробурчал Лёха по здравом размышлении, – ночевать негде?» Все закивали. Надо сказать, изобретательность Настин сын проявил немалую. Накормил незваных гостей чебуреками, напоил пивом и за оставшиеся до темноты часы расквартировал. Неизвестных солдат расставил поблизости друг от друга в аллейке, будто так и надо. Стариков отвел в подвал, где комитет ветеранов держал подарки к девятому мая. Сумел обеспечить и гарантированную сохранность немногих еще не розданных подарков, и ночлег странников. Так что и волки были сыты, и овцы целы.

Поутру, забыв про пенсии, ровно им и ни к чему, старики засобирались – не на демонстрацию, так к Белорусскому вокзалу. Не все, только четверо. Разведчик забился в угол, пряча лицо – новый заскок. Приставали: зачем тогда ехал? Ответил, трясясь: сдуру… на улицу не пойду… узнают. Да ну… прямо…узнают… здесь тебе не Германия. В дверь на полкорпуса просунулся Иван Матушкин. Спросил в упор: ты, безымянный, кто? разведчик или контрразведчик? За Ивановой спиной маячил неизвестный солдат, изваянный тяп-ляп и потому до сих пор молчавший. Тут прорезался: бей, я его знаю! смершевец… нижний чин… это он меня… Дальше рассказ пошел уж очень страшный. Во время повествованья явился Алексей – Настасьин сын, которому всю майскую короткую ночь снился золотой точно солнышко Федор Стратилатов. Стоял Федор на столбе, словно какой-то святой – имени Лёха не помнил. Босиком стоял, в одних камуфляжных портках. Со всех сторон в столпника летели пули, и он их выковыривал, смеясь: дурачье… бессмертный я… будто не понимаете! Рассудил Лёха в создавшейся ситуации очень просто: вы идите, а этого запрем… после праздников разберемся.

Съемочная группа потеряла палатку-серебрянку из виду, да так прочно, что и вертолет не помог… деньги на ветер. Послали Ивана Оголтелова к Федору Стратила-тову, порасспросить. Но Иван говорил обиняками, и Федор не понял, про что речь. На девятое мая трое киношников сидели у Дуни в теремке со включенным без звука телевизором и хмуро пили. Вдруг – глядите скорей – по Красной площади прошли в строю наши семеро серебристых. И не было видеомагнитофона – записать… кусали локти.

Среди дня четверо стариков и семь памятников вернулись к себе в подвал. Многоимянного смершевца там не было. Стоит в углу какой-то гипсовый, лицо стерто, не узнать. Так и оставили его пылиться, когда пришел их проводить Лёшка Хромов. Машина подана, земляки… езжайте с Богом. Вот вам сухой паек, вот и пиво, а это матери передайте. И никто не вспомнил, зачем приезжали. Свободно разместились в кузове грузовика, поболе старчеусовского. Уж тронулись с места – бежит за ними седой человек в сером плаще, кричит: неизвестные! я Вячеслав Зуев… создатель ваш! Но останавливаться не стали.

Не надобно мне, Лёшенька, цветастого платка, не надобно мне Федора – сердешного дружка. Одна тебя я вырастила, больше не рожу, сижу да на московскую дороженьку гляжу. Стоят на той дороженьке три стройные сосны – пришли четыре странника с московской стороны. Они мне поклонились что до самой до земли, они мне повинились, что сынка не