его собственных особняков, стоит долгожданная Афродита – и что же? гипсовый муляж… кукла. Ради нее, Венеры Родосской, что стоила дороже Зойкиного сгоревшего особняка, была тщательно спланирована операция захвата, нарушена недиагностируемым образом сигнализация и все такое. Так нет же, какой-то парень там ночевал… сторожил… никогда еще не было. Должно быть, новая крутая хозяйка павловского борделя распорядилась. Надо ж было так нарваться! Спросонья гаденыш метнул в Петьку антикварное копье, еле вытащили в клинике… надо будет этот дрын продать. Еще и гроза началась не вовремя, ребята струсили. Ну, Егор им дал разгон. Дежурили, пока ночной сторож не ушел задами, потом, дураки, осторожно вынесли легонькую подделку, хорошенько облили зданье бензином и подожгли. Деревянные перекрытия… паркет… мебель красного дерева… хорошо горело. С утра Егор собственноручно дал на лапу пожарным – вместе с рыбой заключенья… и поспешил в Павловск.
Зоя Савелкина кружит под вязом, и плечи ее осыпаны пеплом, и обгорел по подолу ее хитон, будто это она стояла вчера босая на пьедестале в своем горящем свечкой особняке. Осталась дата ее рожденья на мраморном барельефе с флейтисткой, только сгорела рама дверная, и упал барельеф. Даня проснулся от запаха дыма, неведомо как долетевшего в Павловск, и на столе обнаружил пачку горелых бумаг. К вечеру Иосиф Каминский успел добраться к ним из Тюмени, сказал – страховка, в полном порядке, можно завтра подать Этого хватит, сказал, на квартиру, двухкомнатную, в новом районе. Но Зоя Савелкина все кружила, с флейтой на ленте, в саду.
Эй, безумная босая Зоя! не кружи там, точно слепая лошадь на водокачке! поди к гостям, поиграй на флейте, а новенькие девушки пройдутся в купальниках. И Зоя играла, и ходили по кругу длинноногие девушки, как лошадки на манеже. Ходил и Егор Парыгин большими кругами по парку, вблизи Венеры Родосской сужались эти круги. «Точно, Егор, она самая, – сказали Антон с Борисом, – и не лепи, будь добр, на нее своих ценных бумаг».
Ночью Даня стучал в старинную колотушку, чтоб воры доподлинно знали, куда не надо идти. Против ночного страха вешал Зоину флейту на растрепанной ленте под свой холщовый хитон. Они незаметно с Зоей сделались тут рабами, пока Иосиф Каминский квартиру им покупал. А южные ветры дули, и выдували душу, и в небе последних дней августа звездный ярился пес. Поэт Леонид Каминский тоже кружил по саду, роились в мозгу его строфы про древний недремлющий мир. Порой в водоем долетали пенные брызги с Кипра, и мрамор своей белизною боролся с полночной тьмой.
Когда три машины остановились у решетки, Даня пошел посмотреть, что там за полуночники. Получил грамотный удар по голове и в последующие двадцать минут отлеживался на газоне, безучастный ко всему происходящему. Леониду для разнообразия врезали по ногам, да так, что он долго не мог подняться, мобильник же его отлетел за версту. На его глазах разбивали ломом постамент Афродиты и как бревно волокли белое чудо к машине. Когда же он дополз на четвереньках до клумбы, постамент блестел, ровный и чистый, точно богиня сама ушла легкими стопами. Душистый табак кругом не был затоптан и расточительно благоухал, почти все звезды уцелели на бархатном августовском небе. Спартанец Леонид обнял обеими руками постамент, подтянулся, встал и захромал к Дане, тот кой-как открыл глаза. С Даниного мобильника Леонид позвонил в дом отцу. Осмотрев место происшествия, Иосиф Каминский дал команду милицию не звать. Он на полном серьезе утверждал, и слова его были приняты всерьез: Афродита не у них в руках, она где-то еще. И послал сына проведать питерскую коммуналку – доходный дом на Литейном.
Эти лохи в камуфляже опять притащили трухлявую дрянь. Егор Парыгин у себя в гостиной остервенело крушил хрупкий гипс, соря мелом на персидский ковер. «Где оригинал, гады?» – «Уймись, Егорушка, – успокаивали его друзья, – в павловском особняке его нет, мы все углы облазили. Но ведь у этой честной компании еще стоит пустая коммуналка на Литейном… оттуда ты тогда свою Заиньку забирал». – «Верно, братцы. А ну-ка, дармоеды, живо на Литейный!»
На Литейном столбом стояла остывшая за ночь пыль. Леонид шагнул под давящую своими неправильными пропорциями арку – во двор. Там беспокойный вихрь поднял вверх бумажки, будто записки к господу Богу. Души квартировавших здесь пасынков судьбы привычно безмолвствовали в воздухе. Леонид пробился сквозь их спрессованную печаль, поднялся по стертым ступеням лестницы, отпер замок, издавший неожиданно радостный звук. Потыкался во все двери – одна из них сама отворилась. Венера Родосская ждала его промежду двух мраморных скульптур в духе соцреализма. Взвинченный после бессонной и разбойной ночи Леонид Венере не удивился, удивился лишь тому, в каком дурном обществе ее застал. Это что – строители метрополитена или сталелитейщики? а где же узнаваемые атрибуты? мифология не терпит отклонений от стандарта… ежели ты Афина – предъяви копье. Отец ничего не говорил об этих двоих строителях социализма… как только пол выдерживает. Леонид позвонил в Павловск: «Слава богу – здесь, она, собственной персоной, об остальном потом». Повалился на ложе обеих Зой, и Морфей унес его в Элладу.
Покуда Леонид, подобно Тезею, бродил в недрах критского лабиринта, мраморные воры сошли со своих мест и хорошенько обшарили карманы грезёра. Наружную дверь коммуналки той порой открывали отмычкою – одно к одному. Братва Егора Парыгина внимательно разглядела спящего Леонида, на сей раз попавшегося ей при свете дня. Затем парни получше ощупали холодные плечи Афродиты, чтоб снова не обдернуться. Руководитель операции показал знаками – опустите, пожалуйста, синие шторы – окно выходило во двор и, следовательно, смотрело на чужие окна. Когда штора скрыла сердечко, прилепленное снаружи к стеклу, живые и тепленькие воры в камуфляже накинули заранее приготовленное одеялко на статую, белеющую посреди комнаты. Сдерживая сопенье, подняли. Пошли, стараясь полегче ступать.
Леонид проснулся от шума торопливо выезжающей со двора машины, вскочил как ошпаренный, отдернул шторы, коих сам не задергивал. Афродиты в комнате не было, отсутствовал также один из ее мраморных ухажеров. Другой, будто желая дать ключ к разгадке, стоял на месте дамы, покинувшей помещенье, и лыбился щербатым ртом.
Примчался Иосиф Каминский, поневоле заделавшийся из адвокатов в криминалисты. Ничего не смог сказать о каменном джентльмене, неизвестно как очутившемся на месте чужого преступленья. Одно лишь новоявленный следователь констатировал с уверенностью: Афродита и на сей раз плененья избегла. Он пожал руку статуе вора, не думая вовсе о статуе командора, затем опечатал комнату Зои Савелкиной бумажкой со своей подписью. Забрал сына, немного сдвинувшегося на почве мистики и эллинистики, увез в Павловск. А что он еще мог сделать в этой ситуации?
Егор Парыгин в сердцах наносил побои мраморному изваянью с какого-то безобразного бомжа. Иной раз удары приходились по охранникам, они же при необходимости группа захвата. Ему, Егору, обрыдла хуже горькой редьки эта чертовщина. Умаявшись, он позвал своего духовника – у него таковой имелся – чтоб пожертвовать широкой рукой на церковь. Намерение само по себе благое, однако действия были предприняты не по той епархии. Мягко говоря, затрудненья исходили с совсем другой стороны. Пожалуй, имело бы больше смысла обратиться непосредственно к олимпийским богам. Пока Егор беседовал с припожаловавшим батюшкой, каменный гость накинул камуфляжную куртку, натянул черную шапочку и ушел. Пошел к себе на окраину, пропил с себя камуфляж, встал на клумбу возле кинотеатра, переоборудованного под склад соседней мебельной фабрики, и уснул до поры. В непробужденном состоянии ему мнился остров посреди вкрадчиво спокойного моря, полуразрушенный грот, скрывающий мраморную белизну плеч богини, и влажный ветер оттоль целовал его грубо изваянное Творцом лицо. Так он и дремлет, качаясь, по сей день? нет, седьмого ноября его видели на Дворцовой во главе колонны с красными знаменами. Ошибочно приняли за сошедшего с пьедестала Ленина, отчего произошло сугубое волненье и наметился беспорядок в рядах демонстрантов.
Небывалая осень построила купол высокий, был приказ облакам этот купол собой не темнить. Оба Каминские не спешили покинуть Павловск. Старшему уж стало ясно, что молодой займет его место, Киприда же этот срок оттягивала, неизвестно почему. Они оттягивались втроем во внутреннем дворике, раз и навсегда турнув оттуда утомляющую своей жесткой энергетикой Лидию. Та продолжала набирать девочек в бордель, измеряя их сантиметром по талии и бедрам, а для Богом убитой Зои Савелкиной ввела эксклюзивную должность флейтистки. В Лидии все же текла сильно разбавленная – седьмая вода на киселе – благородная кровь, и вдобавок к греческому носу она получила филологическое образованье. Триумвират дам – мать свою, Аллу и Серафиму – отстранила от исполненья прямых обязанностей, спасая фамильную честь, но возложила на них административные тяготы. Сестер Переляевых перевела в сестры-хозяйки, отчего бедняжки потускнели, будто синие птицы на свету, без устали считая простыни и махровые халаты. Киприда ни во что не мешалась – она ела с милыми голубой виноград, пила золотое вино, сидя в плетеном кресле, и золотилась, золотилась средь желтеющей листвы.
Клены выкрасили город колдовским каким-то цветом. Иосиф Каминский сказал, обращаясь непосредственно к Киприде: Зоя! не будем ждать, пока отполыхает этот пожар… уедем в разгар его… – и взял авиабилеты на Кипр, не на всех, но на многих. На себя, и сына, и Киприду, неразлучных пока что Зоиньку с Даней, и еще сестричек Переляевых. Объясняться с Лидией по всем этим вопросам не счел нужным. Еще прихватили Менелая в качестве физической силы – по документам он проходил как Менелай
