другая жизнь началась.
Итак, Людмила гуляет в волшебных садах Черномора, а к ней в коммуналку приехала ее несчастная дочь. Замок стал звонить под ключом таким мелодичным звоном, что молодая женщина невольно диву далась. Женщину звали Лидией, она была сильно заезжена. В квартире пустой застала, конечно, полный разгром. Сколько ей было лет – мы от читателя скроем, ведь мать ее стала женщиной без возраста с этих пор. Теперь, утирая слезы о недостойном муже, на жесткое ложе матери Лидия улеглась. Тотчас же загнанной Лидии явилась во сне Афродита и так сказала: о Лидия! спеши к вокзалу мечты. Вдобавок к своим словам оставила точный адрес и положила на стул для нее офигенный прикид: здесь вот такая баска, здесь вот немного уже, очень открытый вырез – ну, в общем, полный отпад.
В парке вяз прилаживает листья свои друг к другу, у водоема прогуливаются три прекрасные дамы. Будто Борисов-Мусатов их написал нам маслом: профили, шали, локоны и благородство манер. У Афродиты нынче пятеро жриц прилежных, Зоя – ее подруга, Зоя в счет не идет. Смеется во внутреннем дворике, играя в серсо с Кипридой… гляди, в фонтан улетело… и моет в фонтане лицо. Но уже едет Лидия в полупустой электричке, Амур завивает ей волосы, чтоб времени не терять. Она явилась по адресу, указанному в бумажке, и молодой садовник ей врата отворил. Учтиво взял ее вещи и проводил к Киприде – в саду уж цвели пионы с Зоиных кимоно.
Объявился Каминский проездом после вояжа на Кипр. Успел там купить для своей богини какую-то недвижимость, однако, из осторожности, на собственное имя. Он был прав в такой осмотрительности – к моменту его приезда питерский особняк еще числился за Зоей Савелкиной, а павловский самопереоформился на имя Лидии Павловны Осельцевой. Каминский стал было по сотовому советоваться с умными людьми, сидя среди поникших пионов. Умные люди сказали: «Иосиф, оставь попеченье. Ты еще разве не понял? Твою Киприду можно глубокой ночью бросить на улице – поутру она проснется во дворце. Этот финт можно проделывать многократно. Ни одна из ее фавориток без крова не останется, даже очень неплохого». Каминский принял сказанное к сведению и отбыл по делам в Тюмень.
Покинутая тремя дамами неубранная квартира глазами немытых окон глядела в призрачный двор. В квартиру проникли воры, и им был голос: о воры! идите честно работать в загородный бордель. Воры не стали слушать, воры искали сокровищ – у них уж была привычка к подобного рода делам. Перерыли три комнаты, после явились к Зое, и здесь их настиг Афродиты неотвратимый гнев. Они обратились оба в мраморные изваянья, и так недвижно стояли по захламленным углам. Не лучше ли было в Павловске, танцуя, тереть паркеты, чистить тазы для варенья и подстригать газон? Вселился муж Лидии – Игорь, он пиджаки и шляпы на хладные манекены повесил в первый же день. Но дня через три просох и задал вопрос – где Лидия? они ничего не сказали, да и сказать не могли. Тогда стены ванной разверзлись, и Афродита явилась, точно живая реклама пеномоющих средств. Она промолвила: «Игорь! ты уж теперь не Игорь… забудь свое имя, Игорь… зовись теперь Менелай».
Когда Менелай приплыл под стены проклятой Трои, в саду отцвели пионы и зацветал жасмин. Долго хулил Афродиту возле чугунной ограды, но молодой садовник в парк его не впустил. Спал Менелай на упругих кустах, подстриженных Даней, пил принесенное Даней разбавленное вино. Дули все те же южные исступленные ветры, и Афродита с клумбы гневный метала взгляд. Позже его допустили в дом натирать паркеты. Гейша играла на флейте, грустно и хорошо. Он прекратил богохульствовать и не спросил о Лидии – ветер унес о ней память к финским немым валунам.
Прослышав о махинациях с документами на павловский особняк, приехал Егор – рвал и метал. Для равновесья позвал с собой Антона и Бориса. Десант бизнесменов с охраной имел целью вывести на чистую воду реставрационную фирму, что изобрела неслыханный доселе способ переоформленья недвижимости. Кортеж, гудя, въехал во двор. «Ба, знакомые все лица», – мрачно буркнул Егор отпрянувшему от тачки Дане (в школе у трудолюбивого Егора по литературе была пятерка). Вышли, оставив охрану в машинах. С солнечной стороны ветер вдувал занавески в открытые двери балконов. Из нависших ящиков с цветами капала после поливки вода. Сестры Переляевы выглянули – кого там бог дает? – но почли за лучшее спрятаться, не от Егора, а от Антона с Борисом. Удалились на кухню, которая сама была надежно запрятана на задах. Здесь в окна ломился прохладный белый жасмин. Надели белые фартучки и чепцы, под коими скрыли основную улику – теперь уж и без краски золотые кудри. Сделались вдруг похожи сразу на двух шоколадниц Лиотара. Принялись учить молодую кухарку Мадину готовить блинчики с вареньем, любимые всемогущей Лидией. Мадина дерзила с акцентом, уклоняясь от наставлений. Наконец заявила, что не хочет быть прислугой, но желает стать девушкой по вызову. Юленька Переляева схватилась за свою красивую головку, говоря: «Фи, Мадина! надо же кому-то и у плиты стоять! смотри, Афродита тебя накажет за такие речи». В подтвержденье Юленькиных слов у Мадины тут же вздулся ячмень на глазу. Она гордо зыркнула одним здоровым глазом из-под неприбранных черных прядей, продолжая с демонической силой мешать тесто и шепотом противопоставляя Аллаха всем языческим богам, вместе взятым. Катенька той порой искала в шкафу клубничное варенье – Лидия так заказывала – нашла и успокоилась.
Три бизнесмена сидели в зале, вошли три дамы в шелковых шалях и сделали их шелковыми, как мягкая бахрома. Мужчины забыли о цели визита, и сколько шампанского было выпито, забыли курс доллара и курс евро, забыли английский язык. Катя скоро отнесла блинчики и йогурт во внутренний дворик, где Киприда с Лидией играли в мяч, поставила на плетеный столик и поскорей ушла. Она была тактичной девушкой и еще со времен одесского содержанства выучилась изящно помалкивать, покуда не спросят. Мадина на кухне тушила молодого козленка с травами, Менелай разбавлял выписанное из Афин вино. Трое бизнесменов в парке старательно лепили стодолларовые бумажки, вымоченные в шампанском, на мраморную Афродиту. Три дамы смеялись, сама же Афродита была подчеркнуто безразлична. Июль согрел ее белизну, пассионарный ветер быстро сушил купюры – они отлетали, топорщась, Людмила их собирала в полиэтиленовый пакет. Охранники спали в тачках с кондиционерами. Зоя Савелкина, изгнанная из рая, учила Даню играть на флейте. Неузнающие и неузнанные, оба ловили кайф, прижимаясь поочередно губами к теплому лакированному дереву.
Узкоглазая Зоинька не шарит в вопросах собственности. Для нее этот сон начался в ноябре и все длится. Зоинька бродит под вязом, повесив флейту-свирель на шелковой ленте поверх голубого хитона. А Лидия любит порядок, совсем как царь Петр Алексеич. Недолго она затворялась во внутреннем дворике – вышла при полном параде, с лицом голливудской актрисы, и повелела трем дамам заняться подбором кадров. Поставим бордель на широкую ногу, мама, Алла и Серафима! возьмем шикарных девиц. Привычные к повиновенью дамы резкие указанья Лидии подхватывали на лету, однако низложенной Зои Савелкиной тронуть никто не смел. Когда же вернется Каминский? все без него так скверно. И вот наконец приехал Каминский, да только не тот. Прибыл сын его Леонид, эллинист, только что окончивший Оксфордский университет, – решил провести несколько дней в Эрмитаже. Отец передал ему ключи от пустующего питерского особняка.
Иосиф Каминский предупредил сына: Венера Родосская, которую тот стремится увидеть, сейчас не в Питере, а в Павловске. Но прямо с порога Леонид узрел ее в центре залы. Сомнений быть не могло – это подлинник, вот такой ракурс был в каталоге. Значит, в Павловске копия? неужто отец так ошибся? Молодой человек обошел те покои, что не были сданы фирме, нашел пару интересных бюстов. Когда же вернулся в залу, челюсть его отвалилась: подле Венеры стояли Афина при шлеме и копье, а также Диана с луком, в короткой тунике. Леонид недаром был поэт неоклассического толка. Он радостно покорился воле Зевса и прилег на любимую кушетку Киприды под сень трех богинь. Полночная синева текла от Эгейского моря, мыла настриженные с горных стад облака. Возле ограды одна за другой осторожно притормозили три машины, послышался лязг снимаемого замка. Леонид приподнял голову – по двору, не пригибаясь, бежали парни в черных шапочках, закрывающих лицо. Леонид хватился мобильника и не нашел его рядом, вскочил включить свет – не нашел выключателя. В дверь уж ломились, она подалась легко, как гетера. Коротко вспыхнула молния и озарила такую картину: некто лежит на пороге с копьем Афины в груди. Объятый священным ужасом, рухнул и Леонид. Когда же очнулся, в зале никого не было, кроме него и мраморной Афродиты. Но дверь была настежь, стрела Дианы торчала, вонзившаяся в паркет, а перед домом Зевс-громовержец оставил свой след: опаленную молнией ветку столетнего дуба.
Не зная, как рассказать отцу о случившемся, Леонид заложил парадную дверь изнутри длиннющим медным крюком и с черного хода ушел в Эрмитаж. С отключенным мобильником там бродил до закрытья по залам, а выйдя, сразу увидел зарево в небе. Тут позвонил отец из Тюмени: горим! От особняка остались одни угольки – как же надо было готовить пожар, чтоб так чисто средь белого дня сгорело. Но Афродита успела зданье покинуть. Нашли два бюста, покрытые сажей, один расколотый барельеф – ее пьедестал был пуст. Леонид поискал в записной книжке адрес – и поспешил в Павловск.
Егору Парыгину надоело быть лохом, как-никак он человек с высшим образованьем, уже во втором колене.
То, глядишь, его подпоили три немолодые дамочки, и он лепил на Афродиту, непонятно какую, то ли подлинную, то ли нет, стодолларовые бумажки. Теперь перед ним, в одном из двух
