незаметно.
Отведя Сильфиду на Чистые Пруды, Нестреляев с полегчавшим саквояжем (теперь его приходилось тащить) отправился к себе на Сретенку. Едва открыл входную дверь – в коридоре зазвонил телефон. Через минуту он уже знал, что очередной ведомственный дом на работе его экс-жены сдан, и она паче чаянья получила в нем квартиру из двух! изолированных! комнат. La clavela на прощанье поворожила сладкими губками. Жена поблагодарила терпеливого экс-мужа, чмокнула в трубку. Заверила, что мальчик будет жить с нею и будущим отчимом, которого она готова сегодня же представить Нестреляеву. Пусть приходит к восьми в новостройку, проспект Жукова, дом такой-то, квартира такая-то. Ей уже дали раньше ордера смотровую и ключ. Кстати поможет вынести строительный мусор – этого добра там навалом. Нестреляев передал благую весть на Чистые Пруды – Сильфида успела залезть в ванну. Надел старые короткие брюки и ринулся на Хорошевку. Встреча с любовником жены, из тени в свет перелетающим, его, счастливого, не пугала.
Возлюбленная пара не шла. Нестреляев, задумавшись, уж наверное три часа сидел на каких-то деревянных козлах, заляпанных известкой. Все силился вычислить, из какого окна будет выглядывать его сын, поджидая отца в назначенный день. Бедняга, он не думал о том, насколько отвык от него десятилетний мальчик. Нейдут. Ох, не поругались ли. Это было бы неблагоприятно для Нестреляева. Но ему сейчас трудно было испортить настроенье. Нет, нейдут. Шдманула, тдвела. Больше ждать не имело смысла. Нестреляев встал и пошел со двора, весело свистя.
Горячая мгла давно уж лежала на неуютном проспекте. Со стороны Серебряного бора дул сильный пыльный ветер. Нестреляеву почудился запах сосен. Нервный человек, он никогда не умел толком дождаться никакого транспорта. Уходил с остановки, тот его обгонял, он досадовал. Сейчас проспект был пуст, насколько видел глаз. Вечный пешеход Нестреляев пошел своими ногами посеред мостовой, оглядываясь поминутно, не нагоняет ли его синий троллейбус. Илья-пророк прокатился в колеснице над нестреляевской головой, полной самых что ни на есть радужных планов. Скоро развод, женитьба. Второе обретенье сына. На работе он распустит павлиньим хвостом свои необыкновенные способности. Авось вывезут. Устроит новый дом, задарит заброшенного им мальчика. Так думал он, как тот герой «Медного всадника», а судьба уж нетерпеливо била копытом.
Возле улицы Народного Ополченья его поджидал Агасфер. Удивляться не приходится. Только в полном и совершенном беспамятстве можно было переться через этот пятачок, где каждая пядь земли готова взорваться под ногами. Нестреляев мгновенно лег на другой галс и полетел на всех парусах по бульвару, прикрываемый памятником уходящим на войну ополченцам. Не помогло. На следующем перекрестке Агасфер уж стоял наперехват под фонарем на мостовой, неумолимый, как само время. Не так было в вечно повторяющемся страшном сне Нестреляева, что приснился ему в поезде. Там ему удавалось обмануть судьбу, а здесь вынесло прямо на засаду. Еще он взлетал в том сне. Но Агасфер, словно читая его мысли (уж он наверное давным-давно оборудовал свою голову), зловеще приподнялся на полметра над мостовой. Нестреляев с тоской вспомнил Вия, метнулся. С поразительным проворством метнулся за ним его преследователь, развевая по беспокойному ночному ветру темные одежды. Настиг в полете, как сокол голубя. Щелкнули в воздухе наручники, знакомая зарница сверкнула, озарив трубы ТЭЦ, и будто что тяжелое упало в стороне Серебряного бора.
Нестреляев тянул вверх изо всей силы, чуя погибель внизу. Но злодей повис на его руке чугунной тяжестью подобно пушечному ядру, привязанному к выброшенному за борт пирату, и посадил на асфальт. Нестреляев напрягся, вызвал в памяти лицо Ильи Муромца и молодую зеленую траву в весенней степи. Рука вздулась твердыми мускулами, наручник лопнул и бессильно заболтался из широкого рукава Агасфера. А освобожденная рука Нестреляева сохла на глазах. Он в ужасе ощупал эту руку старого человека другой рукой старого человека. С тревогой тронул поредевшие волосы. Агасфер пристально поглядел на него в темноте светящимися кошачьими глазами. Рассмеялся нехорошим смехом, повернулся на 180 градусов и медленно пошел прочь, не оглядываясь, походкой человека, выполнившего свой долг. Нестреляев же заковылял на негнущихся, непослушных ногах к троллейбусной остановке.
Долго ли, коротко ли – приехал на Сретенку. Его ключ не открыл двери. Позвонил, заспанная старенькая хозяйка в капоте нескоро открыла, поглядела на него с удивленьем. Он рассыпался в извинениях, вышел из подъезда. Доплелся до Чистых Прудов, сел на скамейку поближе к домику лебедя и заснул тяжелым сном. Во сне он видел Сильфиду. Она объясняла ему терпеливо, что никто его не обманывал. Все это можно толковать по-разному. Ему было даровано не тридцать лет жизни, а без малого четыре счастливых месяца, которые стоили половины жизни. И на том спасибо. После таких счастливых дней не жалко и умереть. Потом поцеловала его и взлетела, и лебедь взлетел за ней, а Нестреляев остался. У Нестреляева во сне сжалось сердце. Ему показалось, что она тоже из небесных властей, из тех, что вводят нас во искушенье. И лебедь, должно быть, с ней заодно.
Но когда он проснулся, будто от внезапного толчка, лебедь на плаву простодушно чистил перышки, как в тот первый день. А Сильфида – вон она выходит с сумкой из подъезда, только что-то опустила голову, на нее не похоже. Идет к булочной. Нестреляев незаметно дождался у порога ее выхода, взглянул ей прямо в лицо и спросил: «Черный мягкий?» Она тоже взглянула ему в лицо и ответила приветливо, но без улыбки: «Мягкий». У нее опять был этот легко узнаваемый вид mal-aimé. Даже загар пропал, будто они не лежали на песчаных отмелях под холодным северным ветром. Нет, она не из тех, издевающихся над смертными. Она такая же жертва. Нестреляев пошел на территорию своей любви, к Эйнему на стрелку, стараясь не горбиться и напевая с настоятельной жалобой в голосе: «Wer nie sein Brot mit Tränen ass…» Тоска не дала себя убаюкать и росла, как змея под колодой.
На стрелке околачивался бравый чугунный Петр. Нестреляев любил его – русскую силу и славу – в любом обличье. Так нет же, приколота ехидная записка: вас де тут не стояло. И впрямь не стояло, когда они с Сильфидой тут стояли. Где тут было ему, здоровенному, поместиться. Вся площадка была занята их необъятным счастьем. Стояли- ворковали, обтекаемые с двух сторон рекой, как бездумной летой. Лето было в начале и ночи светлы. Теперь, в конце августа, день стремительно пошел на убыль, а нестреляевская жизнь вразнос. Пропади все пропадом. О работе Нестреляев вообще не вспомнил. Хоть трава не расти. Сюда, на стрелку, приползет он, как раздавленный медным всадником Евгений, после долгого одинокого шатанья по улицам с тяжким бременем горя за пазухой. Здесь упадет вниз неузнаваемым лицом. Здесь найдут его и похоронят ради Бога.
Долго текла река, рябила серыми волнами и походила на старую стиральную доску. Под мостом Мирабо тихо Сена течет и уносит нашу любовь. Пришла другая пара, Нестреляев освободил место счастливым и незаметно перекрестил их. Ушел, дошел до метро Полянка. Вот оно, а тогда, в счастливые дни, его тут не стояло. На Ордынке, на Полянке тихо музыка играла. Сейчас дул ветер, и время трудно прорывалось к рубежу тысячелетий, ломая хребет Нестреляеву.
Возле метро он остановился и задумался, куда ж ему ехать. К этому дьявольскому внутреннему интернету у него больше не было доверия. Все же запросил для проверки, где он сейчас живет. Ответа не последовало. Его отключили от сети. Что ж, удивляться нечему. Кончен бал, потухли свечи. И денег в кармане что-то не находилось. Должно быть, растряс, бегая от рока. Потоптался возле контролерши и тихо промямлил, что забыл дома кошелек. «Ладно, иди уж», – разрешила та с покровительственной интонацией. Нестреляев обратил вниманье – пока еще пятачки. Поехал на Сокол.
На Соколе, как и тогда, в его весенний пробег по сцене, наблюдалась мешанина времен. Мороженое без понятия лезло ему на глаза – сугубо доперестроечное. Перед метро заслоном стояли баркашовцы с кокетливо заплетенной русской свастикой на рукаве – протягивали черные брошюры. Нестреляев пугливо шарахнулся. Кричащий пережиток кумачовый лозунг дразнил робкую еще церковь с перил по-генеральски солидного дома. Во дворе его зюгановский агитатор собрал просоветски настроенных пенсионеров и уж переходил от иносказательных псевдонародных фраз к привычному райкомовскому словарю. Нестреляев нырнул в подъезд.
Что ключ не открыл двери, он тоже не удивился. Позвонил, вышел угрюмый Пашка Тигролапов. Не стал тратить слов на Нестреляева, а просто спустил его с лестницы, причинив ему столько мелких травм, что потянуло бы на хороший бюллетень. Сил сопротивляться не было – и то не диво. Нестреляев вышел на улицу пошатываясь. Поглядел – пейзаж сменился за те пять минут, что он провел в подъезде. Видно, Пашка мощным ударом окончательно стряхнул градусник времени. Лозунг с крыши спал неряшливыми клочьями, как слезшая обожженная кожа. Побелевшая церковь охорашивалась, поблескивая нарядным крестом. Кругом стоял какой-то шорох, будто железо с шумом перемагничивалось. Нестреляев в последнем проблеске всеведения услыхал – это мировоззренье в приученных к единомыслию головах дружно разворачивается на диаметрально противоположное. Все, установилось. Нестреляев покосился для проверки в тарелочку с деньгами у мороженщицы. Разночтений быть не может. На дворе сретенье второго тысячелетья с третьим. Наш горемыка расставил все точки над i и потащился в свою отдельную квартиру возле Серебряного бора. Только сейчас ему туда совсем не хотелось.
Пошел, прижимаясь к церковной ограде. Ты можешь по
