Ирма подбросила в пылающий камин большое смолистое полено и повернулась к мужу:

– Не волнуйся, я завтра же найду другую прислугу. Девчонка вела себя просто ужасно…

– Твоя вечная ревность… – Алексей поморщился. – Ведь ты сама прекрасно знаешь, что для нее нет никаких оснований…

– Ревность тут не при чем! – Ирма выпрямилась и посмотрела на мужа долгим внимательным взглядом. На самом деле она, конечно, ревновала его. Ревновала и любила. И дело было вовсе не в том, что он известный и обеспеченный человек, крупный режиссер, что его имя не сходит со страниц газет, а лицо – с телевизионных экранов… Ее до сих пор, хотя они прожили вместе почти десять лет, волновали его глубокие серые глаза, выразительные и насмешливые, его жесткий чувственный рот, его сильные руки… Но не признаваться же мужу, что она приревновала его к лупоглазой вертихвостке, к молодой служанке, которая беззастенчиво строила глазки хозяину…

– Ревность тут ни при чем! – повторила Ирма. – Она совершенно ничего не умеет, а когда разбила чашку из моего любимого гарднеровского сервиза, я не выдержала…

– Ну и кто же теперь приготовит нам ужин? – недовольно протянул Алексей.

– Я сама приготовлю, – Ирма улыбнулась, – ты уже забыл, как я хорошо готовила раньше, когда у нас не было прислуги?

– Это было давно! – Алексей улыбался, это хороший признак.

– И вообще, – Ирма решила закрепить успех, – мне очень приятно провести вечер с тобой вдвоем… Только вдвоем!

Она подошла к мужу, он привлек ее к себе и потерся щекой о затянутое бордовым шелком бедро.

– Подожди, дорогой, – Ирма высвободилась, – я посмотрю, что бы такое сделать нам на ужин…

– Только недолго, – Алексей откинулся на спинку кожаного кресла и взял в руки книгу.

Ирма открыла морозилку. Честно говоря, она на самом деле давно отвыкла готовить, да ей это и раньше не слишком нравилось, но ради мужа она могла вынести многое…

Многое, но не все. Не чистить же сейчас овощи… И рыба, она так пахнет…

Ирма отложила в сторону вакуумную упаковку форели и остановила свой выбор на готовых отбивных, которые достаточно было положить в микроволновку и разогреть. Она вспорола упаковку острым, лазерной заточки ножом, выложила отбивные на тарелки и поставила в печь.

Решив, что совершила очень большое хозяйственное усилие, граничащее с подвигом, она поставила таймер на десять минут и пошла в кладовку выбрать бутылку вина к ужину.

В их доме не было настоящего винного погреба, они держали вино в кладовке, расположенной рядом с кухней, поддерживая там оптимальную для вина температуру и влажность.

Ирма выбрала бутылку «Шато ле Берне Медок» восемьдесят седьмого года и направилась в гостиную.

– Отбивные будут готовы через десять минут! – проговорила она с порога.

Алексей ничего ей не ответил.

В первую секунду Ирма не почувствовала беспокойства. Она неторопливо шла по ковру, держа в руке прохладную чуть запыленную бутылку, и предвкушала тихий семейный вечер, привычные, но не надоевшие ласки…

И вдруг она увидела книгу на ковре.

Алексей сидел в кресле спиной к дверям, Ирма пока не видела мужа, скрытого от нее спинкой кресла, но книга, которую он только что держал в руке, валялась на полу.

Может быть, он задремал и уронил ее?

Может быть, но сердце Ирмы бешено забилось от страшного предчувствия.

Она бросилась к мужу, обежала массивное кожаное кресло…

И крик ужаса вырвался из ее горла.

Алексей лежал в кресле, безвольно откинувшись, и смотрел в потолок широко открытыми мертвыми глазами. А на его горле от уха до уха зияла огромная, аккуратная, как хирургический разрез, рана. Эта рана была похожа на второй рот, разинутый в припадке страшного, чудовищного смеха.

Одежда Алексея была залита кровью, и лужа крови натекла на пушистый ковер возле его ног. И тут же, на ковре, лежало орудие убийства – острый немецкий нож лазерной заточки, тот самый, которым Ирма только что вскрыла упаковку с отбивными.

Нож с ее отпечатками пальцев.

Ирма продолжала истошно кричать. Она уронила бутылку, и темно-рубиновое вино смешалось на ковре с алой кровью Алексея.

Ирма кинулась к дверям, выбежала из коттеджа, не обращая внимания на апрельский холод, на подтаявший снег под ногами, бросилась к воротам, вылетела в калитку, добежала до соседнего дома и принялась колотить в дубовую дверь, истошно вопя:

–  Помогите! Помогите! Алексея убили!

Федор Михайлович любил выражаться штампами. Он называл их не штампами, конечно, а мудрыми мыслями, золотыми словами. Зачем выдумывать лишние слова и выражения, считал он, если все уже придумано до нас? Раз уж слово или фраза, метко сказанная неважно кем – знаменитым писателем или видным политическим деятелем, выдающимся спортсменом либо же простым мужиком у пивного ларька, который, по сути, тоже носитель великого и могучего русского языка, – раз уж такая удачная фраза пошла гулять по огромной стране – опять-таки выражаясь расхожим штампом – получила путевку в жизнь, – стало быть, эта фраза достойна того, чтобы ее часто употребляли. Простого человека не обманешь, шила в мешке не утаишь, народ – он правду видит…

Настольной книгой Федора Михайловича были изданные в одна тысяча девятьсот пятьдесят девятом году «Крылатые слова и выражения». Федор Михайлович часто перечитывал эту замечательную книгу, сетуя изредка, что она несколько устарела, и дописывал на последнюю страницу своим мелким отчетливым почерком понравившиеся ему выражения, которые узнавал из газет – ведь всем хорошо известно, что никто так не любит выражаться штампами, как газетчики.

Федор Михайлович читал очень много газет, потому что он ими торговал. Как известно – чем торгуешь, то и имеешь. Всему лучшему в себе он был обязан печатному слову.

Лоток Федора Михайловича стоял на довольно бойком и оживленном месте – возле крупного продовольственного магазина, и, долгое время постоянно видя перед собой броские заголовки многочисленных газет так называемой желтой, бульварной прессы, Федор Михайлович вполне естественно и мыслить стал соответствующими штампами.

Было позднее весеннее утро, самая середина ласкового мая. Город жизнерадостно сверкал чисто вымытыми стеклами окон – даже самые ленивые хозяйки уже успели совершить обязательную майскую процедуру. Деревья весело зеленели мелкими, не успевшими запылиться и поскучнеть молоденькими листочками. Громко чирикали общительные воробьи. Женщины радовали глаз яркими весенними нарядами.

Федор Михайлович подставлял лицо ласковому приветливому солнышку и с удовольствием рассматривал неторопливых прохожих. Народу на улице было совсем немного – служивый люд давно уже схлынул, студенты и школьники – тоже. Понятное дело, ученье – свет, а знание – сила. Заходили в магазин озабоченные домохозяйки, занятые решением продовольственной проблемы в рамках отдельно взятой семьи, молодые мамы с детьми шли мимо газетного лотка к ближайшему скверику (дети – наше будущее, цветы жизни), старухи с сосредоточенным видом останавливались у лотка.

Старух Федор Михайлович не любил – они долго, капризно перебирали все газеты, лишая их при этом товарного вида, громогласно критиковали неприличные заголовки, но чрезвычайно редко что-нибудь покупали. На молодых мамаш смотреть было бы, конечно, очень приятно, если бы не их визжащие и орущие малолетние отпрыски.

Но в целом настроение в это славное утро у Федора Михайловича было отличное.

«Утро красит нежным цветом…» – всплыло в голове, и Федор Михайлович поразился, до чего же верны эти строчки. Действительно, в это весеннее утро все цвета казались удивительно нежными, воздушными. Все виделось как бы в легкой полупрозрачной дымке.

Федор Михайлович невольно блаженно прикрыл глаза, но очень скоро открыл их, потому что в голове у него неизвестно откуда появилась неожиданная мысль:

«На аллеях центрального парка дивным цветом цветет резеда…»

Федор Михайлович удивился, к чему тут резеда. Он оглянулся вокруг и сообразил, что напоминание о резеде навел, очевидно, нежный аромат духов вон той интересной особы в зеленоватом – под цвет ранней весенней зелени – брючном костюме.

Федор Михайлович, несмотря на возраст, был человеком наблюдательным и научился разбираться в женских нарядах. Он втянул носом воздух. Аромат был восхитительным – пряным и нежным одновременно. Федор Михайлович совершенно не был уверен, что это действительно аромат резеды, даже наоборот, он был почти уверен, что это не резеда. Откровенно говоря, Федор Михайлович понятия не имел, как пахнет резеда и как она выглядит.

«Ваши пальцы пахнут ладаном» – всплыло в мозгу.

Нет, опять не то. Федор Михайлович невольно вытянул шею, наблюдая за прелестной незнакомкой. Она была молода и хороша собою, не нужно было долго рассматривать, чтобы это понять. Узкие брючки в меру обтягивали стройную фигуру. Походка у нее была легкой, летящей, несмотря на высокие каблуки. Темные волосы восхитительно блестели. Рядом с девушкой семенил на поводке крошечный лохматенький песик неизвестной Федору Михайловичу породы. Ошейник на песике был тоже зеленый – под цвет девушкиного костюма.

«Дама с собачкой», – определил Федор Михайлович.

И еще он подумал привычную чужую мысль: «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и костюм, и собачка».

Хотя про собачку в первоисточнике, кажется, не было.

В это время песик увидел под водосточной трубой что-то очень для себя интересное – не то обглоданную другой собакой старую