совершенно зубодробительным, а кроме того, часто встречались кеннинги, которые ещё нужно было расшифровать, чтобы понять, о чём идёт речь.

Однако предисловие было написано вполне человеческим языком, и в нём говорилось, что этот же сборник легенд есть и у магглов, которые назвали его Эддой, но к ним он дошёл с большими купюрами и ещё и был повреждён при переписывании.

Эйвери так быстро, как только мог, писал подстрочник, нумеруя строфы, — и удивлялся с каждым новым переведённым кусочком.

Он вынырнул из книг, когда мадам Пинс громко объявила, что библиотека закрывается. Тогда он покидал вещи в сумку и, натыкаясь на стеллажи, побрёл к выходу. Пока он дошёл, все остальные студенты уже покинули библиотеку. Мадам Пинс заперла двери и скрылась в конце коридора, а Эйдан остановился, чтобы завязать шнурки. Голова его нещадно болела, и он уныло прикидывал, что эссе по Чарам на понедельник придётся списать у Антонина; потом он сообразил, что сегодня пятница, а значит, может быть, он успеет написать эссе сам... Онемевшие пальцы долго не слушались его, и в конце концов Эйвери просто кое-как заткнул концы шнурков в ботинки и распрямился. Не сразу он понял, что пламя факелов по стенам странно дрожит и вытягивается вверх, танцуя и покачиваясь. Эйдан остановился и с минуту с вялым интересом смотрел на ближайший факел. Потом в его голове словно бы что-то щёлкнуло: сегодня он уже обжёгся, а сейчас огонь опять ведёт себя странно. И он один. В пустом коридоре. Где никто не придёт на помощь.

Эйвери ахнул и бросился бежать. Тяжёлая сумка колотила его по ногам, а конец коридора всё ещё был далеко. Пламя факелов извивалось, пытаясь дотянуться до него, и Эйдан понял, что, если и на лестнице будет то же самое, то он не выдержит и закричит на весь замок — хоть вся школа пусть сбегается.

Только через несколько секунд он вспомнил, чего не сделал, и уже хотел на бегу выдохнуть имя защитника. Но в этот момент тугая волна воздуха толкнула его в спину, чья-то рука обхватила его сзади, а вторая жёстко закрыла ему рот.

* * *

Эйвери хотел вырваться, но не смог: что-то словно парализовало его волю. Это ощущение от первой встречи с богом уже было ему знакомо. Он хотел протестующее замычать, но при следующем вдохе лёгкие как будто обожгло раскалённым воздухом, и он, задыхаясь, повис на руках, которые как будто не почувствовали его тяжести.

«Тор! — взмолился он мысленно. — Пожалуйста, приди, я в беде!»

— Бесполезно, смертный, — раздался тихий шёпот у него над ухом. — Силу имеет только сказанное слово... И твоя деревяшка тебе не поможет!

Эйдана, который пытался достать палочку, стиснули сильнее, встряхнули.

— Интересно, что они в тебе нашли... — задумчиво произнёс тот же голос. Эйвери немного пришёл в себя: дыхание восстановилось, и он обрёл способность чувствовать и соображать. Факелы по стенам горели как положено, сам Эйдан чувствовал спиной пластинки доспеха, а чужое дыхание касалось его уха.

«Отпусти!» — мысленно попросил он, поняв, что его мысли сейчас как открытая книга.

— Молчи, ты, кусок помёта, гнилые потроха, горелая головёшка! — прошипели ему на ухо, и как бы Эйвери ни был напуган, он не смог не восхититься гениальной простотой ругательств и лёгкостью, с которой их подбирали.

— Тор всегда отличался дурновкусием, — сообщили ему. — Выбрал такого же труса, как и он сам!

«Ну!» — рискнул возмутиться Эйвери.

— Что «ну», человечье отродье? — поинтересовались у него. — Что ты из себя представляешь? Даже руны начертить как следует не сумел, а еще мнишь себя их знатоком! Сражаться не умеешь, только колдовством занимаешься, как баба! Ни одна девица на тебя и не смотрит, ты, рукоблудник! Даже старостой не тебя назначили!

Слова были только словами, но страх отошёл на второй план, а по малиновым от стыда щекам Эйвери покатились злые слёзы бессилия: враг знал про него всё и бил по самым больным местам.

«Ты меня оскорблять пришёл?» — мысленно спросил он и шмыгнул носом: из-за того, что чужая рука по-прежнему зажимала ему рот, дышать и плакать одновременно было тяжело.

— Вообще-то, я пришёл выпустить тебе кишки, но сейчас думаю, стоит ли мараться об такую соплю...

Услышав ответ, Эйвери попытался вывернуться из захвата, и тут же на него обрушилась чужая мощь, подавляющая, лишающая сил и разума.

— Теперь слушай, смертный червяк! — услышал он, придя в себя. — Задание тебе дали ещё то, а всё из-за меня. Они хотели поднять из могилы вёльву, но я сжёг её тело, а пепел развеял, и теперь не у кого спрашивать будущее... Ты им под руку подвернулся, и не завидую я твоей участи! И я тоже дам тебе задание: подумай, стоит ли тебе делать то, что ты делаешь, если хочешь подольше прожить?

Внезапно Эйвери отпустили, и ощущение чужого присутствия исчезло. От неожиданности он не удержал равновесия и повалился на пол.

Очнулся он оттого, что его трясли за плечи. Медленно разлепив глаза, он увидел, что над ним склоняется тот самый староста шестого курса с незапоминаемой фамилией. «Старосты обходят школу, — вяло подумал Эйвери. — Значит, уже ночь. А я второй раз за двое суток падаю в обморок».

— Что с тобой? — обеспокоенно спросил староста, видя, что он приходит в себя.

— Я шёл из библиотеки, — поведал Эйдан, желая только одного: спать. — Больше ничего не помню...

— Переутомление, — поставил староста диагноз. — И истощение. Ты сегодня не явился на ужин, за обедом съел только кусок пирога, и на завтраке тебя тоже не было. Хотя нет, Долохов заворачивал два бутерброда, но это всё равно мало. На Зельях ты устроил взрыв и даже не почесался. Хотелось бы знать, как это всё связано с тем, что вы затеяли с Ноттом и Крэббом?

Сон у Эйвери сняло как рукой, и он вытаращился на старосту.

— Ты откуда всё знаешь? — спросил он.

— Наблюдаю и слушаю, что болтают в гостиной, — усмехнулся тот и стал похож на довольного кота, даже карие глаза заблестели в свете факелов. — Мои будущие работодатели говорят, что у меня хорошее аналитическое мышление. А теперь вставай, опирайся на меня, и потопали в Больничное крыло.

18 декабря 1972 года, начало второго ночи

Эйвери в двадцатый или в тридцатый раз перевернулся на другой бок и, прищурившись, оглядел Больничное крыло. Одинаковые койки стояли в палате в два ряда, ровно застеленные белыми простынями, и в этом не было ничего интересного. Однако лёжа Эйдан мог сколько угодно смотреть в окно, за которым чернело небо с висящими на нём яркими искорками звёзд.

Когда староста довёл Эйвери до Больничного крыла и сдал колдомедику с рук на руки, мадам Помфри осмотрела пострадавшего и подтвердила диагноз: переутомление. Тут же был вызван домовик, который принёс Эйдану ужин. А пока колдомедик ходила в свой кабинет за Укрепляющим зельем, староста шестого курса присел на соседнюю койку.

— Так ты не ответил, — промурлыкал он, и Эйвери чуть не поперхнулся какао.

— Если хочешь нас шантажировать, ничего не выйдет, — сказал он. — Мы уже всё попробовали, и у нас не сработало. Больше мы к этому не вернёмся, понятно?

Староста презрительно скривился.

— Ещё не хватало вас шантажировать. Просто исследовательский интерес...

— А ты после школы случайно не в Отдел Тайн собираешься? — как бы невзначай спросил Эйвери, откусывая пирожок.

Староста мигом растерял весь свой независимый и подчёркнуто официальный вид.

— У тебя что, тоже аналитическое мышление? — подозрительно спросил он.

— Не-а, — Эйвери помотал головой, стараясь выглядеть безобидным и слегка придурковатым. — У меня интуиция хорошая. Ты сам сказал, что собираешь и анализируешь информацию и что на твоей будущей работе это очень важно. И потом, ты всегда держишься так, что тебя не очень заметно. Прямо невыразимец. Вот я и подумал...

— Ага, интуиция, — фыркнул староста. — А сам логическую цепочку построил. Хитришь, Эйвери!

— А ты можешь сказать, что и кому пишет Кэрроу? — спросил Эйдан просто чтобы подколоть его. — Не знаешь?

Староста понял сразу, наверняка и за Амикусом тоже наблюдал.

— Письмо сестре он пишет, — сказал он. — Потому что когда он в последний раз так же страдал, письмо он отправил не со школьной совой, а со своей домашней.

— А почему Алекто? — спросил заинтригованный Эйвери. — Может, родителям?

— Потому что в прошлом году, когда она ещё училась, он такой дурью не маялся, — объяснил староста. — А теперь давай сюда свою сумку, и я пошёл. Долохову скажу, где ты обретаешься.

Он встал и протянул Эйвери руку:

— Всего хорошего.

— Спасибо, — поблагодарил Эйдан, сжимая сухую прохладную ладонь. Он проводил уходящего шестикурсника взглядом и в который раз отметил, что в его облике, походке и манере держаться определённо есть что-то кошачье.

Когда мадам Помфри напоила Эйвери смесью укрепляющих зелий, он притворился, что засыпает без посторонней помощи, и она оставила его в покое.

Но Эйвери не спал. Он ворочался с боку на бок и со всей доступной ему слизеринской расчётливостью обдумывал ситуацию.

Ему не повезло оказаться между двух огней. Он был для богов одним из бессчётного числа смертных, а стал мессией. Раздумывая, Эйвери всё больше склонялся к выводу, что асы не причинят ему вреда. В отличие от их врага, который был способен на всё. Конечно, Эйдан давно догадался, что напал на него именно Локи, — больше некому. Очень не хотелось переходить дорогу богу огня, покровителю лжи и хитрости, но что было делать, если уже перешёл?

Перестать переводить Эдду значило не выполнить данное богам обещание. Продолжить перевод — расстаться с