кампанию нам платили «через раз», а уж в первую-то…

А что до соучастия в этом безобразии, то Бог миловал…

Во «вторую кампанию» смешным эпизодом был случай, когда один из регионов направил в Чечню подразделение ОМОНа. А у них, естественно, не было никакого оружия, кроме короткоствольных автоматов, и нас попросили оплатить закупку нормального оружия. Когда на совете директоров ЮКОСа я докладывал направление запрашиваемого платежа, на иностранных директоров было жалко смотреть… Одобрили. «Российская специфика».

Это война — дерьмо. Видимо, такое же дерьмо, как все остальные войны. И в Абхазии было дерьмо, и в Москве в 1993 году — дерьмо.

Я совсем не храбрец, но угроза жизни для меня вообще не аргумент при принятии решения. Видимо, до конца я в свою смерть не верю. Я, несомненно, в меру циничен (мне кажется — в меру), но тем не менее война — дерьмо. Там правых нет, там все виноваты. Если Дудаева можно было купить, а я думаю — можно, надо было покупать.

Я не люблю силовиков именно за то, что они считают насилие эффективным способом решения проблем, причем навязывают его и власти, и обществу. А наши «мачо» ведутся.

Меня тоже можно «завести» на драку. Ведь в 1993 году завелся. Более того, если бы моей семье, моим близким угрожали бы — взял бы в руки оружие без малейших сомнений. И не просто взял бы, а использовал с максимальной эффективностью.

Но война для достижения политических целей — большая ошибка. Это метод, который в нашем современном мире ведет общество к любому результату, кроме желаемого. Почему Ельцин на это пошел — не знаю. И объяснить до конца себе не могу. Мне очень жаль.

Именно после поездки в Давос тогдашний крупный бизнес решил активно помочь в избирательной кампании Ельцину. Уж больно очевидно было, что нас и его все «сдали».

Борис Березовский разговаривал с Джорджем Соросом, а я случайно оказался за соседним столиком кафе. Давос ведь деревня. Он меня, по-моему, представил. Мы сидели рядом, и он на нас кивал, но о чем говорили — я не слышал. Кроме нескольких фраз, которые Боря озвучил специально. Из них следовало, что нам советуют уезжать. Хотя не могу утверждать, что сказал это именно Сорос.

А вот с Зюгановым я в Давосе разговаривал. Он жил в гостинице на том же этаже, что и я, и зашел «в гости». «Успокоить». Мы, моя команда, все национализируем, говорил он, но «такими кадрами, как ты» не разбрасываемся. Назначим гендиректором крупного народно-хозяйственного комплекса.

Может, и назначил бы, только промышленность, вероятно, развалил бы. А свалили бы на нас.

Почему развалил бы? Он мог бы теоретически договориться с сильными людьми типа Маслюкова, Примакова, но у Зюганова не было свободы маневра. В партии правили (и сейчас правят) ортодоксы, которые попытались бы восстановить Госплан и Госснаб, что неизбежно привело бы к краху. Ведь даже за 10 лет до того система уже не работала, а уж реконструировать ее на ходу было вообще невозможно. Я четко себе представлял: та экономическая программа, о которой мне рассказывал школьный учитель Зюганов, не по плечу ни ему, ни его «соратникам».

Именно тогда я решил, что нужно сделать все, чтобы Зюганов не пришел к реальной власти. Он просто ее не вытянет. Причем (и это я никогда не обсуждал с моими коллегами, хотя был почти уверен: они думают так же) меня совсем не пугала возможность получения Зюгановым любой влиятельной политической позиции. У него не было потенциала ее реализовать. Важно было одно: не дать ему встать на вершину властной пирамиды и попытаться восстановить то, что было бы возвратом назад, что он восстановить не мог. А вот разрушить по пути немногое работающее — мог вполне.

Хотя, может, и стоило тогда отступить, дать коммунистам устроить кризис (тем более 1998 год был на носу). Зюганов бы не справился с ситуацией, несомненно, а значит — откат назад был бы недолгим и неглубоким, зато, может быть, удалось бы сохранить демократические основы общества и государства в обмен на снижение темпа экономических реформ. «Прививка против СССР» была бы надежнее. Может, ума не хватило. А может, и еще хуже получилось бы — страну бы развалили. Не знаю. Теперь — не знаю.

Собственно, именно к такому компромиссу призывало известное «письмо 13-ти»[43]. Но такой вариант оказался политически невозможным. Борис Ельцин не собирался отдавать власть, и альтернативой грязной избирательной кампании был силовой запрет КПРФ, который предлагал Коржаков. Думаю, последствия стали бы самыми печальными и уж точно не «демократическими».

В общем, мы решили и «обрубили концы». С марта 1996 года для нас победа коммунистов уже означала практически смерть. Решение было однозначным: Ельцин должен победить, но и отмену выборов допускать нельзя. Вот мы и вмешались. Деньги, кадры, личные связи — все пошло в ход. Важны были даже не голоса, важнее была уверенность общества, что действительно выиграет Ельцин. На эту уверенность мы и работали.

Крупные бизнесмены никогда до этого не объединялись совсем не потому, что не могли. Мы все хорошо умели договариваться и к 1997 году вполне спокойно шли на взаимные уступки. Если вспомните, в схватку за «Связьинвест» никто, кроме Гусинского и Потанина, не полез. Мы просто никогда не стремились к политической власти. К влиянию — да, но не к власти. У нас было и понимание, к чему это может привести (в случае необходимости применения силы), и психологический барьер.

Восстановить авторитарную модель большинство из нас было не готово. Мы все-таки ментально уже были «европейцами». Может, это и немного наивно звучит… «Стратегии» же на случай победы Зюганова у нас не было по очевидной причине: «рвать» начали бы сразу и многие, а ведь, отдав все и даже больше на ЮКОС, мы были в долгах как в шелках. Пришлось бы пытаться уехать и начинать жизнь с нуля. Вероятно, смогли бы, если бы успели.

Что касается собственно «политической» работы на выборах, ею в 1996 году занимался Чубайс. Мое дело было ЮКОС, Мурманское морское пароходство, «Апатит». Больше 100 000 человек. Удержать социальную и производственную ситуацию. Мне проблем хватало.

Взаимоотношения с партиями развивались в двух ипостасях: идеология и лоббизм. Если начать с идеологии, то близкими мне всегда были «яблочники» и «правые» в разных «ипостасях». Мы им помогали в той мере, в которой они считали для себя возможным брать у «одной компании», чтобы ощутить, свою независимость. Скажу сразу — немного. Суммарно несколько миллионов, из частных денег акционеров. Мы давали своих специалистов для разработки законопроектов, принимали участие в обсуждении экономических программ. А с 2000 года я прямо занялся подготовкой кадров в рамках «Школы публичной политики». Это был не наш проект, мы присоединились. Задача — подготовка кадров для публичной политики, вне зависимости от их идеологических предпочтений.

Однако мои личные взгляды заключаются не в поддержке какой-то определенной политической программы. С 1993 года или, точнее, после 1993 года я — последовательный «вольтерьянец», хотя и до того мне были близки такие взгляды.

Я считал необходимым и правильным поддерживать все политические силы, находящиеся в оппозиции и исповедующие парламентские методы борьбы. Именно поэтому в 1996 году я был категорически против роспуска КПРФ. Говорил об этом и Ельцину. И это было одной из причин нервной реакции Коржакова тогда, перед выборами 1996 года.

Глубоко убежден, что все более или менее массовые политические взгляды должны быть представлены в парламенте, а их сторонники должны иметь возможность излагать свою позицию обществу.