правительства, которое не помню уже, с каких времен, зовется просто Белым домом.

Вот для меня все было просто: есть отвратительные партийные бонзы с трясущимися руками, которые пытаются остановить перестройку и развернуть страну вспять. При этом качество переворота меня поражало: в стране и в Москве работали телефоны и факсы, аэропорты, вокзалы, городской транспорт. У меня ни на секунду не возникло симпатий к гэкачепистам. Я с надеждой смотрела на Ельцина и его команду и несколько раз ездила с коллегами-журналистами в Белый дом.

Для Ходорковского все было сложнее. Он все же был государственником, и он был членом партии. Люди по ту сторону баррикад не были для него чужими. Кого-то он знал лично, и, как говорит Невзлин, «не все они были говно». Его не могла не беспокоить довольно реальная перспектива развала страны. Он боялся, что рухнет Союз. Ему нравилась большая и сильная страна. Да и бизнес он рассматривал как часть скелета большой страны. В общем, то, что говорил ГКЧП, было ему понятно и в какой-то степени перекликалось с его собственными опасениями относительно будущего страны. Плюс ко всему было не до конца понятно, что, собственно, хочет ГКЧП: заставить Горбачева сделать более жесткий договор или попытаться без него переиграть ситуацию с договором. С другой стороны, к моменту путча Ходорковский и Невзлин уже поработали консультантами в правительстве Силаева, то есть в команде Ельцина. И Ходорковский уже лично знаком с Ельциным. Так что люди, занявшие оборону в Белом доме, тоже не были для него чужими. То есть и с одной, и с другой стороны у него были если не друзья, то хорошие знакомые.

Ходорковский и Невзлин, как и вся страна, узнали о перевороте по телевизору. Послушали «Лебединое озеро», сели в машину и поехали с дачи в город.

Инна Ходорковская: В августе 1991-го было обычное лето, но в воздухе что-то витало. Муж приходил уставший и дерганый. Я не лезла с расспросами не только потому, что меня это не интересовало, но и по загруженности с ребенком. Я к вечеру тоже уставала. Он мне периодически рассказывал, что будет войнушка и он там принимает активное участие. Оставил мне ружье и пытался втолковать, что это не очень игра и надо его услышать. Когда пришел день «X», мне стало правда страшно — телевизор давал по всем программам классически-симфонические зарисовки. Это ничего хорошего не предвещало. Я была отрезана от цивилизации, совсем отрезана (я тогда еще не водила машину сама), из соседнего дома пришла информация, что по Минке идут танки. Все шло к войне, и это была не игра, как и обещал Миша. Тогда не было мобильных, и что там с ним — я совсем не знала. Знала лишь то, что он сел на «девятку» своего приятеля и они все поехали к Белому дому. Прошло много времени, а он не давал о себе знать. Мой мир претерпевал изменения на глазах. Все мысли были сосредоточены на том, сколько леса вокруг и чем он заканчивается. А еще я думала о колодцах (в лесу они были), где можно нам со Стасей спрятаться. Мысли блуждали в поисках временного укрытия. Муж всегда оставлял меня с моими детскими страхами или страхами из прошлой жизни. Возможно не считал, что надо быть моим психологом, да и я особо не открывала своих страшилок. Он привык выстраивать схемы движения сам и всегда предоставлял мне самой справляться. Была ли помощь с его стороны? Могу сказать, что он был всегда рядом, на подхвате. И сейчас, по умолчанию, надо было выжить. Если чего бы и произошло, думаю, что о чем бы я вспомнила в последнюю очередь, так это о ружье. Когда он вернулся, наши адреналины отличались как плюс и минус, но зашкаливали определенно. В нем все горело от эмоций, глаза горели. Воин, одним словом. Мне же хотелось его сильно наказать, как загулявшего ребенка, который заигрался и не предупредил, что задерживается. Он не знал, что я пережила, 100 раз погибла и 200 раз потеряла своего ребенка в лабиринтах мысленных событий. Привез с собой кучу фотографий (как трофей), снятых им из окон Белого дома. Что он пережил, помнят его глаза. Я только могла настроиться и чуть представить по картинкам, которые запечатлели события тех смутных дней.

МБХ: А после победы я пристроил к себе на работу «бывших» с «той» стороны. И Бакланова (секретарь ЦК КПСС по оборонным вопросам. — НГ), и Разумовского (заведующий отделами ЦК КПСС. — НГ), и других. Я их не знал раньше и ничем не был им обязан, скорее наоборот, но они — интересные люди с большим опытом. Да и не мог я им не сопереживать. Они же по-своему хотели добра стране. Не было ненависти, только сострадание. А Ельцин был в курсе, морщился, когда ему «капали», но никогда слова мне не сказал. Настоящий он человек, с русской душой.

Невзлин говорит, что из них двоих Михаил — специалист по решениям, а он специалист по сомнениям. И в тот августовский день решение принял Ходорковский. Он решил: едем в Белый дом, посмотрим, что там происходит.

Леонид Невзлин: И когда мы увидели, что ельцинская команда мобилизуется на борьбу, то мы выбрали эту команду. Потому что та команда, ГКЧП, конечно, при всем прочем жалко выглядела и в отличие от Ельцина не создавала ощущения надежности и силы. Ельцин мог сохранить страну. Я, конечно, не предполагал тогда Беловежской Пущи. Но думаю, что все равно мы были бы с этой командой, и морально казалось, что с ними мы за страну и за себя. Это были важные дни, такие истории сближают.

Мы были внутри, когда предполагался штурм. На случай, если придется защищать Ельцина. Мы были готовы брать оружие и защищать это правительство. Отсюда и хорошие отношения с Валентином Иваненко — шефом КГБ РСФСР, которое тогда уже называлось АФБ. Это все потом сыграло свою роль — и работа с Силаевым, и август 1991-го, добавляло к нам доверия, когда спустя несколько лет мы пришли договариваться в ЮКОС с Муравленко. А Иваненко стал его замом после ухода из АФБ. Но тут надо знать Ходорковского. В отличие от многих других людей, включая меня, которые видят, делая выбор, последующие два-три шага, Ходорковский видит до стратегической перспективы, может понять заранее, к какому результату может привести то или иное решение. И он не изменился. Страшно хладнокровно просчитывает.

Глава 5

Политика

Михаил Ходорковский

1991 год. Путч

Если говорить о событиях 1991 года, то мне было психологически непросто, но колебаний не возникло. Я, несомненно, являлся сторонником сохранения СССР, но тогда вопрос так и не стоял. Вопрос стоял: «за» реформы или «против».

То, что события назревают, было понятно. Однако «Лебединое озеро», как обычно, застало врасплох. Сомнений не возникло: мы — члены команды Ельцина, и наше место — со «своими». Иной выбор будет называться предательством. Вы же знаете, человек — существо не экономическое, хотя часто пытается объяснить свои шаги рациональными, экономическими резонами. Любовь, ненависть, совесть — вот ради чего осмысленно отдают жизнь. За деньги жизнью рискуют, но не более.

Мы жили тогда на съемной даче, на Успенке, вместе с Леней Невзлиным, и мы очень боялись, что если все пойдет «не так», то придет толпа громить. Дочке в то время было четыре месяца. Обнял на прощание обеих. Помог жене зарядить винтовку. Пришли бы погромщики — она бы стреляла не задумываясь. Мы с женой похожи, только она эмоциональнее и жестче. Она даже не пыталась меня

Вы читаете Тюрьма и воля
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

7

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату