В. Кнохе(6), руководивший чилийским научным отрядом, обратил внимание на сложный состав элементов пасхальской культуры, он заключил, что культурному слою, характерному для преобладающего ныне населения, предшествовал неполинезийский слой. Он отверг взгляд английского специалиста по Андской области Клемента Маркхема(7), предполагавшего связь с Тиауанако. Кнохе заявил, что южноамериканские плоты не могли пересечь океанские просторы, он допускал дополинезийскую волну переселенцев из далекой Меланезии.
Английский антрополог Бальфур8 утверждал, что культура Пасхи неоднородна, что была по меньшей мере одна дополинезийская волна переселенцев, вероятно, из Меланезии. А. Хеддон(9) предполагал, что этого уединенного островка достигли три волны переселенцев – одна из Австралии, вторая из Меланезии и последняя из Полинезии. Хеддон опирался на исследование черепов европейскими и американскими антропологами Фольцом, Хеми, Джойсом, Пикрофтом и Кейсом. Все эти видные ученые находили у пасхальцев неполинезийские черты.
Первое систематическое исследование памятников на острове, правда, без раскопок, провела Кэтрин Раутледж(10). Ее научные записи были утрачены, но в популярной книге она высказывает мнение, что в основе пасхальской культуры явно есть какой-то неполинезийский элемент. Она заключает: «Очевидно, что здесь перед нами смешанная раса…».
Американский антрополог Г. Шапиро(11) снова рассмотрел проблему с позиций физической антропологии и установил, что мнения ученых в этой области сильно расходятся. Сам он заключил: «Кто связывает остров Пасхи с населением Меланезии или Австралии… вступает в противоречие с известными фактами». Метро(12) счел это отрицание меланезийского фактора вполне обоснованным. В своей монографии об этнологии острова Пасхи он пишет о том, что исследование археологических памятников убедило его в единстве культуры острова Пасхи.
Его коллега Лавашери(13), единственный квалифицированный археолог, посетивший Пасхи до 1955 года, подчеркнул, однако, что работа экспедиции свелась к общим наблюдениям и зарисовкам наземного материала. Стратиграфическими раскопками члены экспедиции не занимались, ибо господствовало представление, что почвенный слой на острове не менялся, поэтому памятники разных периодов надо искать не в земле, а на ее поверхности. Лавашери осторожно заключил: «По-видимому, полинезийцы нашли остров Пасхи необитаемым и лишенным следов каких-либо построек; впрочем, у нас нет доказательств этого утверждения».
В 1941 году я вернулся к свидетельствам, говорящим в пользу комплексного характера пасхальской культуры, но вместо меланезийского субстрата предложил субстрат из соседней Андской области.(14) Позднее патер Энглерт(15) пересмотрел результаты археологического исследования наземных памятников и оспорил выводы Метро и Лавашери. Он вернулся к предположениям Кэтрин Раутледж и других исследователей о том, что полинезийскому этническому и культурному слою предшествовал какой-то другой слой. Старую гипотезу об иммиграции из Меланезии он видоизменил, указав на важные совпадения в элементах культуры с древним Перу.
В области лингвистики было, пожалуй, меньше оснований искать чужеродный субстрат. Однако Энглерт(16), наиболее тщательно исследовавший современный пасхальский язык, заключает, исходя из преданий, что ранняя инородная этническая группа говорила на другом языке. Наличие синонимов в современном рапануйском наречии может объясняться тем, что одновременно существовало дна языка.
Первый словарь, в который вошло девяносто четыре пасхальских выражения, был составлен в 1770 году участником испанской экспедиции Агуэрой.(17) В словаре много характерных слов полинезийского происхождения, но содержатся и явно неполинезийские слова. К последним относятся, в частности, числительные от одного до десяти. Привожу эти числительные (в скобках – полинезийские числительные на современном рапануйском наречии): кояна (этахи), корепа (эруа), когохуи (этору), кироки (эха), маяна (эрима), феуто (эоно), фегеа (эхиту), мороки (эвару), виховири (эива), керомата (ангахуру).
Росс(18) и Метро(19), чтобы объяснить, откуда взялись эти, казалось бы, не имеющие никаких корней на Пасхе слова, предположили, что Агуэра неверно истолковал их смысл. Но даже если это так, они остаются чужеродным элементом в полинезийском языке: ведь другого толкования мы все равно не находим.
Как показывает Энглерт(20), примерно с 1772 по 1774 год, как раз перед прибытием Кука, на острове, очевидно, шла разрушительная война. Плантации были опустошены; осталась горстка измученных войной, живущих в крайней нужде полинезийцев. Только они встречали разочарованных англичан, которые не смогли здесь запастись даже достаточным количеством провианта.
Кук и его спутники вполне понимали, насколько отличаются эти несколько сот уцелевших пасхальцев от многочисленного процветающего населения, описанного предыдущими исследователями. Он и естествоиспытатель Г. Форстер сразу определили полинезийский элемент. По их описанию, уцелевшие островитяне – это малорослые, щуплые, боязливые и жалкие люди. Оба исследователя предположили, что на острове произошла какая-то катастрофа, и только грозные монументы остались свидетелями былого величия(21). Позднейшие исследователи забыли об этой резкой перемене, происшедшей между визитами европейцев в 1770 и 1774 годах. Между тем археологические находки и устные предания свидетельствуют, что примерно в 1680 году, то есть незадолго до визита Роггевена, тоже была уничтожена немалая часть населения острова.(22) Мы не знаем, в какой степени ко времени прибытия Кука на Пасху там сохранились неполинезийские языковые элементы, потому что Кук(23) и Форстер(24) записали для сравнения только такие слова, которые они и их переводчик с Таити смогли отождествить с таитянскими. Непонятные выражения не принимались во внимание. Сам: Кук признавал, что словарик из двадцати восьми слов, родственных таитянским, не характеризует пасхальского языка той поры. Ведь пишет же он о первом пасхальце, который поднялся на борт корабля, что «язык его оказался совершенно непонятным'(25) и для таитянского переводчика.
Еще до появления полного словаря рапануйского языка на остров в 1864 году прибыл миссионер Эйро. Он привез с собой, кроме мангаревцев, немногочисленную группу пасхальцев, переживших эпидемию оспы в Перу, куда они были угнаны в рабство. Они вернулись на родину через Таити. Письменность и речь сильно сократившегося населения Пасхи подверглись влиянию таитянского диалекта.
Вскоре французский миссионер Руссел(26) составил рапануйский словарь, опубликованный после его смерти. Но еще при жизни Руссела английский хирург Пальмер(27) писал: «Язык их изменился так сильно, что никто не может сказать, каким он был первоначально».
Влияние таитянского диалекта еще больше усилилось, когда в 1871 году большинство пасхальцев отправились на Мангареву и Таити, а на острове, население которого к 1878 году сократилось до 111 человек, обосновались говорящие на полинезийском языке овцеводы и проповедники.(28) Лексика потомков этих 111 пасхальцев, которых обучали в школах на таитянском наречии, и легла в основу большинства словарей острова Пасхи. Неудивительно, что языковед Черчилль(29), сравнивая свой собственный словарь с рапануйским текстом, записанным на острове Томсоном со слов жителей предыдущего поколения, сообщал в 1912 году: «Об этом тексте мы можем лишь сказать, что это не тот рапануйский язык, который мы видим на страницах словаря; не отвечает он и наречиям каких-либо иных известных полинезийских народов, речь идет, скорее, о смешении нескольких языков».
Независимо от того, что к глоттохронологии (так называется метод, сторонники которого по характеру и степени языковой дифференциации определяют начало обособленного развития языка) многие относятся скептически, ко всяким подсчетам, основанным на нынешней пасхальской лексике, вообще нужно подходить очень осторожно(30), так как этот метод очень ненадежен. (X) Говорящая на ломаном таитянском диалекте группа, которая прививала свою речь немногочисленному покорному населению Пасхи, состояла из полинезийцев, обращенных в христианскую веру. Они не привезли с собой понятий, связанных с их прежним пантеоном. Поэтому богам и богиням острова Пасхи не пришлось потесниться, уступая место божествам, занимавшим ведущее место в собственно Полинезии. Высшие полинезийские божества Ту, Тане, Тангароа, Тики и Мауи не играли никакой роли в религии пасхальцев. Хиро, Ронго, Тангароа и Тики были известны по преданиям, но их не почитали и им не поклонялись. Метро(31) справедливо отмечал: «Наиболее приметной чертой пасхальской религии является то, что важнейшим богам и героям других полинезийских религий придается весьма малое значение». Он предположил: «Значение, придаваемое в пасхальской мифологии богам, имена которых неизвестны в остальной
