после Балаклавы. Людей, помогавших, людей, мешавших. Уродов, почему-то наделенных человеческим обликом. Вот тот же Зубочистка – разве человеком он был по сути своей? Таким же, как Пошта или профессор? Нет. Он был гаже и хуже любого морлока, любого грязного и злобного мутанта. Потому что маскировался, дрянь такая. Казался достойным гордого звания «хомо сапиенс». Ни разу за всю свою прошлую жизнь Пошта не чувствовал такого безнадежного отчаяния. Дело листонош казалось ему обреченным на провал, а борьба – заранее проигранной.

«Нас осталось слишком мало. Скоро весь мир заполонят зубочистки, тролли, олафы, одноглазые хью и прочий мусор. А мы вымрем, как мамонты – морально устаревшие, никому не нужные, не желающие приспособиться, не умеющие глотки рвать за кусок мяса или мешок монет. Мы ничего не сможем сделать и под конец будем лишь с отчаянием смотреть по сторонам и жаловаться друг другу: вот, куда катится мир. Что же делать, что же нам делать…

А потом дикость и мерзость поглотят нас…»

Пошта изложил свои мысли профессору, но Кайсанбек Аланович только покачал головой:

– Так всегда было и так всегда будет. История движется по спирали. Вслед за темными веками Средневековья придет и эпоха Ренессанса. Мы этого, конечно, уже не увидим, но и монахи, переписывая труды Аристотеля, не думали, что когда-нибудь их будут изучать в университетах в рамках общего курса философии. Надо верить. Только вера в победу человечества, наша с вами, юноша, вера даст этому человечеству шанс.

Пошта про себя усомнился в том, стоит ли давать шанс такому человечеству. Конечно, профессору он этого говорить не стал.

Поезд замедлил ход – приближались к хутору «Изобильный».

Листоноша решил воспользоваться остановкой, чтобы привести себя в порядок. Темнело. Хутор был абсолютно типичным – несколько беленых хат под соломенными крышами, загоны для скота, где происходило какое-то бурное шевеление. Там орали дикими голосами, и Пошта даже понять не смог, кто издает эти чудовищные звуки. Наверное, какие-нибудь мутировавшие коровы. Или козы. Или кого там собирался забирать с хутора машинист?

Хозяин Изобильного, мелкий и верткий татарин в вышиванке, суетился, встречая дорогих гостей. Пошту с профессором провели в хату, где дебелая баба с русой косой уже накрывала на стол. Полное смешение стилей: борщ, вареники, эчпочмаки, плов… Профессор выразил сомнения в безопасности местной кухни. Ясно, что с дозиметром никто не заморачивался, хорошо, если воду очищенную взяли. Поште было все равно. Поразмыслив, Кайсанбек Аланович принял его аргумент – двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Поужинали сытно и обильно, не утруждая себя застольной беседой. Пошта уже даже смирился с вынужденной задержкой. В конце концов, отдохнуть даже неплохо, а если подумать – и вовсе необходимо. Утречком же, когда мычащее стадо погрузят в поезд, выспавшийся Пошта отправится в Джанкой и будет дома уже через несколько часов.

Перед сном листоноша вышел во двор.

В поезд грузили смутно различимое в свете звезд стадо. Сельское хозяйство Пошту не интересовало чуть более, чем полностью – ему было вообще пофиг, лишь бы мясо не кончилось… Машинист стоял в распахнутых дверях вагора-теплушки с накладной в руках – сверял количество голов, надо полагать.

Пошта глубоко вдохнул прохладный воздух. Завтра, уже завтра он будет дома. И отправился спать.

Поднялись с первыми лучами солнца. Профессор и Пошта шли вдоль поезда к кабине машиниста, когда листоноша заметил странное. Точнее, даже не заметил – поймал краем взгляда и тут же отвернулся. Сознание яростно сопротивлялось: ну чего ты по сторонам глазеешь, новые приключения на задницу ищешь, тебе домой пора. Давно пора, между прочим.

И все же, пройдя еще несколько шагов, Пошта остановился и обернулся.

Сквозь щели вагона-теплушки к нему тянулись тонкие и очень грязные детские руки.

Листоноша тронул профессора за рукав, шепотом позвал:

– Кайсанбек Аланович!

Профессор проследил за его взглядом и все понял без дальнейших объяснений. Лицо у него вытянулось, побледнело, руки мелко задрожали. Это что же получается, копать-колотить, Летучий Поезд рабов перевозит?

Работорговля – явление, увы, неистребимое. С конкретными случаями листоноши пытались бороться, но силы были малы для систематического уничтожения ублюдков. А невольничьи рынки и караваны обычно очень и очень хорошо охранялись. Нечего и думать было вдвоем с профессором захватить Летучий Поезд.

Да и… Стоило ли?

История идет своим чередом, перемалывая отдельные судьбы. Кто сказал, что быть рабом в нынешнем Крыму – плохо? Здесь вообще плохо быть, и не важно, в каком качестве.

Пошта с профессором переглянулись, будто поговорили об этом. Кайсанбек Аланович пожал плечами.

– Мы ничем не рискуем, – сказал Пошта.

Он подошел к вагону и тронул тонкие, судорожно сжавшиеся пальчики.

– Ты кто? Где твоя мама?

Молчание. Странные звуки, слышанные еще ночью. Пошта с Кайсанбеком Алановичем снова переглянулись, ничего не понимая. Что-то в детских руках насторожило листоношу. Под странным углом они изгибались, как будто… Да не как будто, а так и было на самом деле: дополнительные суставы. Мутантик.

Пошта вздохнул с облегчением. Ему показалось, что профессор – тоже.

Нет нужны вмешиваться. Безмозглые, деградировавшие мутанты часто использовались как рабочая сила. В рабство везли не негров, а обезьян. Как по Поште, им в неволе было даже лучше: хотя бы кормят, да и опасностей нет. Никто тебя не сожрет.

Утратив интерес к теплушке, он уже собрался было идти, когда ребенок ответил.

– Где мама? – спросил кроха-мутант.

Пошта и профессор застыли, будто громом пораженные. Что это? Частный случай звукоподражания, по случайности кажущийся осмысленным вопросом? Или маленькое существо в отчаянии спрашивает про маму у первого попавшегося взрослого, пожелавшего с ним заговорить?

– Не знаю, маленький, – на всякий случай ответил Пошта.

В какофонии звуков, доносящихся из вагона, он все равно расслышал молчание.

– Хочу к маме, – с упорным отчаянием вздохнул наконец ребенок.

Профессор оттер Пошту в сторону, взял ладошки в свои. По лицу его видно было: ни черта не понимает. Но у профессора точно больше опыта общения с детьми. У Пошты, в силу крайней занятости и еще невеликого возраста, своих не было, а братьев и сестер он помнить не мог. Он рос в интернате в Джанкое, и как-то ему не до малявок было.

– Ты откуда? Где ты живешь?

– Хочу к ма-аме! – малыш разревелся.

Пошта отвернулся. Можно было бы предположить, что он – человеческий ребенок, случайно затесавшийся в один вагон с мутантами. Но руки… Копать-колотить, да как же это?!

Машинист, видимо, озабоченный исчезновением пассажиров, спешил к ним вдоль поезда. Заметив, что профессор с кем-то разговаривает, расплылся в улыбке:

– Кайсанбек Аланович! Ну что вы с ними беседуете! Это же мутанты! Они же безмозглые!

Ребенок надрывался уже нечленораздельно, и Поште показалось, что его успокаивают там, внутри, вроде бы кто-то бубнил ласково…

– Однако, – развернувшись мощным корпусом к машинисту, с достоинством ответил профессор, – они поддерживают беседу.

– Да ладно вам! Мутанты это. Дикие, степные. Обычное дело.

– На продажу? – уточнил Пошта.

– Да, вся партия сговорена уже. В Евпаторию повезу, там, вроде, на карьерах нужны, что ли. Не мое это дело.