– Там только дата твоей явки, твой первый шаг в бездну, – самодовольно-нервно (если вы можете вообразить подобное сочетание) заявил Джерард.

– Так я и думал. Она у тебя с собой?

– Нет, – сказал Джерард. – А что там еще было?

Теперь он отчаянно скреб под мышкой.

– Увидишь.

Суд помещался на задах универмага «Хэрродс». Мы долго сидели и ждали своей очереди в компании всякой шушеры в спортивных костюмах. Двое из них обладали уникальным даром одновременно курить, целоваться и жевать жвачку, еще двое пришли с грудными детьми, и я предположил, что судить их будут за преступное воспроизведение столь ужасной наследственности. В приемной пахло какой-то дезинфекцией, как будто здесь витал незримый призрак Полы. Я пожалел, что со мною нет Элис, не то указал бы всем этим людишкам их место на понятном им языке.

К нам подскочила некая дама в судейской мантии, назвала мое имя. Ей надо было знать, признаю я себя виновным или нет и нужен ли мне адвокат. Я отказался, услышав в ответ: «Тот, кто защищает себя сам, вверяет себя дураку», – и задумался, многие ли из ожидающих суда понимают, о чем она говорит. У меня за спиной какая-то женщина грозила ребенку, что, если он не перестанет плакать, она ему «башку размозжит». Поэтому я лишь улыбнулся даме, сдерживая самодовольство на уровне достаточном, чтобы залить светом весь Брайтон, и сказал ей, что справлюсь сам. Потом обратился к Джерарду:

– Скажи только: «Извините, я все это выдумал».

Он недобро усмехнулся, как римский император при виде плененного короля.

В 12.40 нас с Джерардом вызвали по отдельности, из чего я заключил, что наше заседание последнее перед обеденным перерывом. Зал оказался просторный. Я опустился на один из, кажется, десяти рядов перед насестом для стервятников в мантиях и париках – длинной скамьей на три судейских места. На стене позади для пущего устрашения висел королевский герб. За мною развалился чернокожий парень, явно умственно отсталый, который нервно ковырял в носу. За ним сидел репортер с блокнотом, белый, лет двадцати трех. Этот тоже ковырял в носу. Я задумался, не знак ли то уважения к суду и не должен ли я последовать их примеру. Репортер, по-видимому, был студентом; настоящие репортеры теперь в суде показываются крайне редко.

Секретарь, впустивший меня в зал, рявкнул: «Сидеть!», как будто мы уже находились в тюрьме. «Интересно, – подумал я, – а как же презумпция невиновности?» По-военному чеканя шаг, секретарь (или курьер?) промаршировал по проходу к судейской кафедре и опять обернулся ко мне. «Встать!» – распорядился он без всяких «пожалуйста», «будьте любезны» или «не могли бы вы». Я счел за лучшее не высказываться по поводу новых правил хорошего тона и сделал, что велено. Есть в залах суда нечто такое, что заставляет вас почувствовать себя виновным, даже если вы действительно виновны, но ваш дух укрепляет уверенность в скором оправдании.

Меня привели к присяге, затем невежа-секретарь зачитал вслух обвинительный акт и спросил, признаю ли я себя виновным.

Если честно, я думал, что успею целиком выпалить «не признаю» раньше, чем Джерард сообщит суду о своих злостных фантазиях. Однако я лишь вымолвил «не» и перешел к «ви…» при молчаливом непротивлении Джерарда, как вдруг он не выдержал.

– Простите, я… – Он заикался, не желая повторять за мной слово в слово: – Я все выдумал, это неправда, этот человек невиновен. И собака тоже. Особенно собака.

Беда заключалась в том, что обвинительный акт он не читал. Мне действительно вменили нанесение телесных повреждений, но этим не обошлось. Кроме того, я держал дома опасную для окружающих собаку, чья порода входила в список особо опасных. Поскольку Джерард в свое время внимательно следил за делом кокер-спаниеля Труди, приговоренного к высшей мере наказания за брошенный на почтальона печальный взгляд, то, разумеется, сознавал, чем может обернуться для старины Рекса, если его заочно подвергнут суду и объявят виновным. Разумеется, Джерард мог сказать, что собака его не кусала, а глаз подбил я, но это требует живости мысли, несвойственной таким, как я и он. Ну и, конечно, продолжай он упорствовать в обвинениях, я, смолоду наученный полицейскими сериалами, знал, как поступать с теми, кто меняет свои показания наполовину. «Он сознался в одной лжи, как же верить остальным его словам?» – вот на что надо упирать.

Главный из трех судей, средних лет добряк с манерами чувствительного педераста, снял забавные очки с полукруглыми стеклами – такие носят люди, которых беспокоит, что их не принимают всерьез, – и долгим взглядом посмотрел на Джерарда.

– То есть вы говорите, что лгали, когда выдвигали данные обвинения против ответчика? Так следует понимать ваши слова?

– М-м, – глухо промычал Джерард.

– Что?

– Да.

Он уже запустил обе руки под футболку и яростно расчесывал грудь.

Судья зашептался с двумя другими. Я стоял у своей скамьи, сдерживая эмоции. Если б я носил очки, то сейчас мог бы небрежно протирать их. Но я лишь вытянул губы трубочкой, будто для свиста, и подмигнул Джерарду.

Судья обратился к цивилизованному и остроумному полицейскому, который все же выглядел серьезнее, чем в тот день, когда конвоировал меня в участок:

– Констебль, арестуйте этого человека за трату вашего служебного времени. Нет, погодите, у меня есть идея получше.

И повернулся к Джерарду:

– Я решительно возражаю против той ерунды, с которой вы пришли в суд. Пустая трата денег налогоплательщиков. – Платить налоги не любит никто, но для представителя закона, как видно, это было особым мучением, сравнимым для нас разве что с каторжными работами. – Я обвиняю вас в неуважении к суду и, видимо, не имею иного выхода, чем в назидание прочим заключить вас под стражу.

– То есть в тюрьму, – шепнул я (вдруг Джерард не разобрался со словом «заключить»). Хотя, вообще-то, у него университетский диплом. Меня потрясло, что его решили посадить, и было немного страшно, как подействует на него тюрьма. Впрочем, наряду с этими благородными мыслями думалось и другое: «Победа, полная и окончательная».

Джерард топтался рядом с видом мальчика, объевшегося именинным пирогом. Я справился с искушением гаркнуть: «Подбери мыло, белый парень». Между тем судья принес мне извинения за беспокойство и напрасный вызов в суд.

– О, что вы, ваша честь, – возразил я, – мне было очень приятно. Честное слово.

Должен заметить: мало что в жизни доставило мне столько удовольствия, как визиты к Джерарду в тюрьму. Я не раз упрашивал Элис составить мне компанию, но она не соглашалась, мотивируя отказ тем, что сидеть ему всего две недели, и, если мы заявимся к нему вдвоем, это явно не сделает его счастливее.

– Подумай, – возражал я, – ведь это сделает меня счастливее вдвое!