Разбив наголову Ханенко, Дорошенко поспешил наконец возвратиться в Чигирин. Радостно летел он назад в свое орлиное гнездо; кроме восторга от блестящей победы, сразившей навеки его врага, все его мысли мчались вперед, в Чигирин, к дорогой, нежно любимой жене. Те же чувства окрыляли и Мазепу, и Остапа, рвавшихся опередить гетмана… Утомленным, измученным тяжелой походной жизнью и душевной тревогой, им всем давно уж хотелось насладиться хоть на время сладким покоем вблизи дорогих сердцу существ.

По дороге войскам то и дело попадались сожженные деревни, хутора… Часто всадники обгоняли возы крестьянские, нагруженные жалкими пожитками, возле которых медленно плелись крестьяне, бабы, дети и старики. Все эти измученные, истощенные люди шагали уныло, покорно, сознавая, что каждый шаг уносит их с насиженных батьковских мест в какую-то неизвестную даль.

При виде гетманского войска и самого гетмана они испуганно бросались в сторону, забывая на месте свои возы.

Все эти картины глубоко западали в сердце Мазепы да и в сердца его спутников, но в данную минуту радость предстоящего свиданья умеряла тяжесть этих впечатлений.

На последнем привале Остап со своим отрядом обогнал гетманское войско и прибыл, по поручению гетмана, часа за два раньше его в Чигирин.

При виде Остапа, живого и невредимого, Орыся чуть не обмерла от радости. Когда наконец прошел жгучий пыл первого восторга, когда Остап вдоволь натешился своим здоровым прелестным сынишкой, Орыся сняла с него пыльную, загрязненную одежду, надела ему вышитую в его отсутствие тонкую сорочку, новый жупан и, усадив за стол, принялась угощать своего дорогого Остапа всем, что только было лучшего в ее хозяйстве. Однако, несмотря на всю радость Орыси, видно было, что ее тяготит какая-то тайна…

Когда наконец Остап утолил свой аппетит, Орыся подсела к нему, нежно обвила его шею рукою и сообщила ему с грустным вздохом, что за время их отсутствия в Чигирине произошло ужасное несчастие, а именно то, что Галина пропала неизвестно куда, а вслед за нею исчезла так же непонятно и гетманша.

Известие это поразило, как громом, Остапа; прошло несколько мгновений, пока он пришел в себя.

— Да как же это случилось, Господи ты наш? — обратился он наконец к Орысе, — татары напали, что ли?

— Какие там татары! — Орыся глубоко вздохнула. — В том-то и горе, что никто понять не может, как это произошло. Никто и не подступал к Чигирину, а так вот… сегодня пропала Галина, а через день наутро не стало в замке и гетманши.

— Да как же это могло случиться? Растолкуй ты мне, я в толк ничего не возьму! Выезжала Галина куда-нибудь из Чигирина, что ли?

— Никуда не выезжала и в нижний город даже не ходила, со мной все время была.

— Ну, так что же?! Не взяла же ее отсюда, не дай Бог, нечистая сила?

— Сохрани Боже! — Орыся перекрестилась. — Вот как это было: получила она от пана Мазепы из-под Каменца лыст, казак один привез; обрадовалась так, что и сказать нельзя, а как прочесть? Смотрели мы на него, вертели во все стороны, — понять не можем. Вот и побежала она в писарню, чтобы там ей прочли, а как пошла, так и не вернулась. Я подождала час, другой, побежала туда, — спрашиваю: была ли здесь Галина? Все в один голос говорят, что никто ее не видел. Ну, тут уж у меня и екнуло сердце! Бросилась я искать ее всюду в замке, нигде нет, никто и не видел. Подняла я всех на ноги, обыскали мы здесь всюду и в нижнем городе, даже за Чигирин отряды ездили, — и нигде, ну нигде ее не нашли. Вот словно сквозь землю провалилась. И случилось это в самый полдень.

Остап в изумлении развел руками.

— Не понимаю, как могла исчезнуть Галина? Ну, а как же вы гетманшу выпустили? — продолжал спрашивать жену Остап.

— Кто ее выпускал, — вскрикнула раздраженно Орыся, — об этой нечего беспокоиться! Сама, видно, ушла к Самойловичу. Я уж и то думаю, не захватила ли она с собой и Галину, чтоб гетману глаза отвести. Ох, что-то будет, как гетман узнает, что ее нет в Чигирине!

— Страшно и подумать!

Остап встал с места и зашагал по комнате.

— А Мазепа наш несчастный, — продолжала Орыся. — И она, голубка моя бесталанная… где-то теперь? Что с нею? Ох, сколько я уже слез пролила! Не захотел Господь дать им счастья.

— Горе большое! — произнес со вздохом Остап. — Да Мазепа все-таки казак, он сумеет перебороть свое горе… А гетман… Ох, ох! Боюсь, как бы опять не пошло все шкереберть, а теперь такие времена, что… Эх! — Остап круто оборвал свою речь и только махнул рукой.

Несколько мгновений в хате слышался только звук его шагов.

— Ну, а где же пан комендант? — обратился он снова к Орысе.

— Ушел. Через несколько дней после того, как исчезла гетманша, и его не стало. Говорят, перешел к Самойловичу на службу. И то сказать: что ж было ему делать?.. Ведь гетман бы его живого на кол посадил.

— Так, так, — произнес задумчиво Остап, — многие казаки переходят теперь на службу к Самойловичу. Гетман с Мазепой послали гонцов в Москву, просят, чтобы Москва приняла нас под свою руку.

— Слава тебе, Господи! — вскрикнула Орыся и даже всплеснула руками, — а то эти турки разорили весь край.

— Теперь уже и сам гетман уразумел, что назвал их на свою голову. Хорошо еще, если Москва согласится теперь на его предложение, а если нет, то… придется и нам уйти отсюда.

— Как? — вскрикнула Орыся. — Оставить гетмана, изменить ему?

— Не изменить, — перебил ее Остап, — а просто уйти…

В это время издали донесся звук труб, литавр и переливающиеся волнами клики толпы.

— Гетман, — произнес Остап, останавливаясь посреди хаты.

— Ой, Боже наш! Что то будет? — прошептала Орыся, вставая с места.

Бледные, молчаливые, вышли они в сени и остановились в дверях. Из дверей виден был весь замок гетманский и проезд к нему от въездной брамы.

Прежде всего из-под брамы выехали музыканты с длинными витыми трубами, литаврами, бубнами и пестрыми значками, за ними показались хорунжие с развевающимися знаменами, затем гетман, окруженный бунчуковыми товарищами, державшими над ним белые бунчуки, затем старшина и, наконец, стройные колонны гетманских серденят. Звон колоколов, громкие клики толпы, несшиеся из города, наполнили воздух радостным торжественным шумом.

Но вот гетман остановился, кругом него остановились бунчужные, хорунжие и вся старшина, и все смолкло.

Орыся почувствовала, что сердце ее замерло в груди и упало куда-то глубоко, глубоко.

Все было безмолвно кругом, слышно было, как чей-то тихий голос докладывал о чем-то гетману.

Но вот до слуха Орыси донесся явственно громкий голос гетмана.

— А где же ясновельможная? Отчего не встречает нас?

Вслед за этим вопросом наступила гробовая тишина, затем раздался чей-то несмелый голос и вслед за ним неистовый, дикий вопль гетмана.

Орыся не могла дальше слушать.

— Не могу! Не могу! — вскрикнула она и бросилась в хату.

Зарывшись головой в подушки, Орыся разразилась громкими рыданиями.

Так прошло с четверть часа. В хату вошел Остап.

— Орысю, голубка моя! — произнес он встревоженно, дотрагиваясь до ее плеча. — Мазепа идет к нам.