— Марианна, что ты говоришь?.. — вскрикнул Андрей, хватая ее за руки, но Марианна не слыхала его.
— Будьте ж вы прокляты! — продолжала она кричать исступленным, хриплым голосом, простирая над толпой руки. — Всю нечистую силу призову я на ваши головы! Не будет того горя, которое не упадет на вас! Голод, мор, трус, разорение — все увидите вы! Не будет вам отныне ни счастья, ни покоя! Проклятие вашему гетману, предателю отчизны! Проклятие вам, и детям вашим, и внукам! Проклятие!
Но здесь один из стрельцов размахнулся арканом, веревка взвилась над головой Марианны и захлестнулась вокруг ее шеи. Марианна вздрогнула, взмахнула бессильно руками и повалилась на землю.
— Злодеи! — закричал не своим голосом Андрей, бросаясь с саблей на толпу, но страшный удар обуха по голове прервал его слова. Даже стон не успел вырваться из груди Андрея, и он грохнулся на землю рядом с Марианной.
Остервеневшая толпа хотела было броситься и растерзать Марианну на куски, но казаки и стрельцы Самойловича отстояли ее; им надо было доставить осужденную живою на суд. Марианна была еще жива, но казалась совсем потерявшей сознание; она уже не сопротивлялась, не говорила ни слова, — глаза ее глядели тускло, безжизненно, словно не видели ничего перед собой. Стрельцы без всякого труда связали ее, положили на простую телегу и повезли под сильным конвоем в Переяслав. Здесь ее заковали в кандалы и заключили до суда в глубокую темницу. Над узницей был наряжен такой строгий надзор, что нечего было и думать о какой-либо возможности бегства.
Но Марианна и не помышляла об этом.
Только очутившись в этой сырой, подземной темнице с тяжелыми кандалами на руках и ногах, она пришла в себя и поняла, что совершилось с нею. Возмутительная картина зверского нападения толпы, смерть отца и Андрея встали перед нею со всеми ужасными подробностями, но сердце ее не сжалось жалостью — оно было уже наполовину мертво. Она знала, что ее ожидает смерть, и только страстно желала, чтобы ее приход совершился скорее. В душе Марианна ощущала только одну беспросветную тоску. Теперь она была одна, совершенно одна на всем свете. Личная жизнь ее была разбита. Мазепа не любил ее… Дорогие люди, которые еще привлекали ее к жизни, были уже там, куда и она должна была скоро переселиться.
Между тем над Марианной назначили торжественный суд. На суде появилось множество свидетелей, все они обвиняли Марианну в чародействе и в сношениях с дьяволом и приводили всевозможные доказательства своим словам. Последнее же событие было передано с самыми ужасными прикрасами. Все утверждали, что Марианна погубила своим чародейством сотни народа, что все видели, как над головой ее носилась нечистая сила в виде стаи черных хрюков и поражала всех, кто только хотел подступить к ведьме, что только веревкой, снятой с колокольни, удалось повалить ее, но, даже и связанная, она не потеряла своей чародейской силы, так как сожгла и церковь, и всю деревню. Проклятья и угрозы, которые призывала Марианна на голову гетмана и народа, были также переданы судьям.
На все обвинения, на все вопросы судей Марианна отвечала или гордым молчанием, или проклятиями Самойловичу.
Когда же ей предложили духовника, которому бы она открыла всю свою душу, Марианна отвергла гордо и это предложение.
Этот последний поступок ее привел всех в священный ужас.
Виновность Марианны была вполне доказана. Ее приговорили единогласно к сожжению на костре и в тот же день послали этот приговор на утверждение к гетману в Батурин.
Хотя Самойлович был уже официально утвержден в гетманстве, но все-таки он еще не чувствовал себя спокойным; необычайный успех не опьянил его и не заставил почить на лаврах; своим холодным, прозорливым умом Самойлович прекрасно понимал, что этот успех был только первой ступенью той лестницы, по которой ему надо было еще взбираться, чтобы достигнуть окончательной победы. Для того чтобы утвердиться на гетманстве и обеспечить свою дальнейшую судьбу, ему надо было прежде всего победить внутренние неудовольствия в Левобережной Украйне и затем покончить с Дорошенко, так как пока Дорошенко оставался гетманом на правой стороне Днепра, Самойлович не мог быть уверен ни на один день в прочности своего положения. Итак, тотчас же после своего избрания Самойлович приступил к устройству своих дел.
Он прекрасно знал, что неправильность его избрания должна была глубоко оскорбить и озлобить казаков, что они ни в каком случае не простили этого явного нарушения их прав, и если молчат до сих пор, то только из страха перед прибывшими московскими войсками. Поэтому Самойловичу надо было прежде всего избавиться от своих внутренних врагов, которые могли бы содействовать народному волнению, а затем милостивым правлением и всевозможными льготами заслужить симпатию казаков и народа, чтобы заставить их забыть допущенное при его избрании нарушение прав.
Первым делом Самойлович распорядился насчет Гострого и Марианны. Отправив для наблюдения над Гострым и Марианной сильный отряд, он принялся исподволь освобождаться от соучастников заговора против Многогрешного. Прежде всего он постарался избавиться от Мокриевича, на верность и преданность которого нельзя было ни в каком случае положиться, затем от обозного Забелы, который все время питал надежду на то, что его изберут гетманом, а потому затаил в душе тайную обиду на Самойловича; такая же участь постигла и других опасных для него лиц. Только Домонтович и Райча избежали его опалы, да и то потому, что, по своей бездарности и непопулярности, были вполне безопасны для него.
Удаляя таким образом мало–помалу всех опасных лиц, Самойлович старался изо всех сил заслужить расположение народа. Так как в Украйне, благодаря столь продолжительным неурядицам, наступил голод, то гетман велел скупать в ближайших московских окраинах хлеб и продавать егр за безценок народу. Он постарался также, сколько возможно, оградить свободу рядовых казаков от своевольства старшины. Этими и другими предусмотрительными мерами Самойлович начал действительно водворять мало–помалу спокойствие в взволнованной его избранием Украйне. Но устраивая таким образом внутренние дела своего гетманства, он не переставал зорко следить за происшествиями на правом берегу. Победы Дорошенко сильно смущали его.
При таком течении дел Дорошенко, покончивши с ляхами, мог немедленно перейти с турками на левый берег, и если Самойлович в делах политики чувствовал себя полным господином, то в своих военных способностях он был далеко не так уверен, да и не имел особого намерения применять их на деле. И действительно, при его непрочном положении в собственном гетманстве борьба с турками и с Дорошенко не могла предвещать ему ничего хорошего.
Для того чтобы получать самые верные сведения с правого берега, Самойлович отправил туда несколько своих людей, которые должны были на время войны оставаться там и немедленно извещать гетмана о малейших событиях и изменениях в делах политики, происходящих на правом берегу.
Прошло уже недели две с тех пор, как Самойлович получил известие о взятии Каменца, и ни один из его клевретов не присылал ему до сих пор никакого отчета о дальнейших действиях Дорошенко.
Это начинало его тревожить…
Однажды, когда гетман Самойлович расхаживал в волнении по своему роскошному покою, в котором ему еще так недавно приходилось хитрить и изворачиваться перед Многогрешным, ему доложили, что прибыл один из отправленных им на правый берег гонцов и желает видеть его гетманскую милость.
При этом известии Самойлович всполошился.
— Веди, веди его скорее! — вскрикнул он нетерпеливо и даже сам было подался к двери, но джура предупредил его желание.
Через минуту в комнату вошел гонец и, низко поклонившись гетману, остановился у порога.
— Отчего не ехал? Что случилось? Почему не присылал никто вестей? — забросал его Самойлович вопросами.
— Не было ничего верного, ясновельможный гетмане! — ответил тот.
— Ну а теперь?
— Теперь уже есть… я двух коней загнал, так спешил к его мосци.
— Что же случилось? Говори.
— Война с ляхами окончилась, ясновельможный гетмане. Под Бучачем ляхи заключили мир с
