Выходи сюда. Я померяюсь за это слово с тобой. Братья, дети мои! — продолжал он взволнованно, обращаясь к окружавшей дом толпе. — Вы знаете меня, вы все выросли на моих очах, вы видели, как и я, и дочка моя стояли всю жизнь за нашу честную веру, — так смотрите же, вот крест на моей груди: клянусь вам сим святым крестом, клянусь вам своей седой головою, клянусь спасением души моей — что все это ложь и клевета! Они нарочито выдумали эту клевету, лишь бы поднять вас против тех, кто всегда стоял за вас!

— Довольно! Довольно людей морочить! Подавай ведьму, владыка ее требует на суд! — закричали стрельцы, а за ними и другие.

— Не владыка, а гетман ваш, злодей и изверг, требует ее! — закричал Гострый, и его голос покрыл крики толпы. — Не ведьму ему надо, а головы тех людей, которые стоят за народ. Слепцы! Безумцы несчастные! Да знаете ли вы, что он нарочито выдумал эту ложь? Чтоб лишить вас последних защитников, чтоб, переступив через наши трупы, наложить на вас еще горшее ярмо.

— Молчи, бунтарь! — закричал на него начальник казаков Самойловича. — Это ты со своей дочкой– ведьмой колдовал да дурил народ, лишь бы себе гетманство добыть! Чего вы смотрите, заткните ему глотку! Тащите сюда ведьму за косы. Это она наслала на вас все беды: голод, хворобы, неурожай!

— Ведьму, ведьму подавай! — подхватили кругом разъяренные голоса, и все хлынуло к крыльцу.

— А! И вы за ними? Так бейте же вперед в эту грудь, которую я за вас всю жизнь под удары врагов подставлял! — вскрикнул горячо Гострый и порывистым движением разорвал на своей груди рубаху. — Через мой труп переступите раньше. Чего ж вы стали? Идите!

Часть толпы замерла на месте, но стрельцы и казаки Самойловича бросились с дикими криками вперед, увлекая за собой остальных.

Началась отчаянная схватка.

Казаки Гострого обступили стеной своего старого атамана. Но чем больше было сопротивления, чем удачнее отражали они нападение, тем в большее остервенение приходила обступившая дом толпа. Какой- то рев стоял кругом…

Толпа все прибывала и прибывала, со всех сторон села бежали люди, вооруженные косами, топорами; бабы и дети ломали плетни, вырывали колья и бросались с ними на казаков Гострого.

Как ни отчаянно сопротивлялись они, но толпа одолевала их своей массой. Вокруг образовалась целая баррикада из упавших тел, но и ряд защитников Гострого редел все больше и больше. Вот наконец один стрелец гигантского телосложения разорвал их ряды и бросился прямо на Гострого, но здесь его встретил меткий удар, и стрелец покатился по ступеням с раздробленной головой.

За ним бросились другие. Но не так-то легко было взять Гострого! Сабля его сверкала, как молния, над головами осаждавших, и каждый ее удар опрокидывал кого-нибудь из врагов. Однако толпа напирала со всех сторон. Еще только два или три казака Гострого стояли на ногах, остальные уже все лежали. Но Гострый не сдавался. Взбиравшиеся на крыльцо катились один за другим вниз с раздробленными головами, с отрубленными руками, с исполосованными сабельными ударами телами. Казалось, какая-то сверхъестественная сила окружала Гострого.

— Ведьма! Ведьма не допускает! — раздались крики в толпе.

— А ну, за мной, хлопцы, ударим с тылу! Вытащим ее оттуда за косы! — крикнул громко чей-то голос.

— Верно, верно! — подхватили другие.

— Держись, Андрей! — закричал Гострый, набрасываясь с новой энергией на устремившихся на него со всех сторон врагов.

Часть толпы бросилась за хату и окружила ее с противоположной стороны. В комнате, в которой находились Андрей и Марианна, не было других дверей.

— Ломай окна! — закричали в толпе.

Более смелые бросились к окнам, но здесь их встретили Андрей и Марианна. Раздались выстрелы. Несколько душ упало, но это еще больше раздражило толпу. С диким ревом «ведьма, ведьма!» хлынули к окнам толпы нападавших, — но ворваться в дом было не так-то легко. Защищенные стенами, Марианна и Андрей смело отбивались от осаждающих. Уже с полчаса тянулась осада, а «ведьму» все не удавалось добыть.

Вдруг среди толпы раздался чей-то крик:

— Выкурим ее, выкурим! У кого есть кресало? На крышу, за мной!

Дружный рев был ответом на эти слова. Несколько человек бросилось на крышу.

Увлеченные отчаянной защитой, ни Марианна, ни Андрей не слыхали крика «выкурим ведьму!» — как вдруг они заметили, что комната наполнилась багровым светом, и вместе с этим к ним донесся дикий рев и хохот толпы. Марианна оглянулась, и раздирающий душу крик вырвался у нее из груди. Гострый тоже обернулся на крик Марианны и этим неосторожным движением открыл свою обнаженную шею. Сверкнул в воздухе клинок, и острая сталь впилась в могучую шею казачью… Покачнулся от этого смертельного удара старый боец, но не упал, — в одно мгновенье его подхватили стрельцы на длинные копья и подняли высоко над обезумевшей, разъяренной толпой.

Забывая все на свете, бросилась к нему Марианна, за нею кинулся и Андрей, но старик уже не мог видеть этого порыва любви: глаза его были закрыты, из зиявшей на шее раны кровь лилась широкой струей.

— Батьку, батьку! — вскрикнула Марианна, подымая руки к старику, гордая, непокорная голова которого склонялась теперь на пронзенную грудь.

В немом, исступленном отчаянье застыла Марианна, забыв в эту минуту и о клокотавшем вокруг нее пламени, и о наступавшей со всех сторон толпе, она понимала только одно: ее отец, которого она любила больше всего на свете, — висит теперь перед ней на копьях, мертвый, бездыханный, немой.

Ошеломленный, потрясенный этой смертью, Андрей тоже окаменел на мгновенье перед трупом. Толпа воспользовалась этой минутой: вооруженные секирами, бердышами и дрекольями люди бросились на крыльцо и уже готовы были ворваться в хату, но в это мгновенье произошло что-то необычайное. Объятая пламенем крыша крыльца с грохотом рухнула и погребла под своими пылающими развалинами и палачей, державших на копьях полковника, и всех взобравшихся на крыльцо.

Крик ужаса вырвался из груди окружавших хату людей.

— Кара ведьмы! Кара ведьмы! — раздались кругом возгласы. — Веревок сюда! Мы ее вытащим оттуда.

Между тем осаждавшие хату с тылу бросились к окнам. Застучали секиры, и через несколько минут окна со звоном попадали на пол, но войти в хату уже не было возможности: сквозь черные трещины потолка прорывался огонь темно–красными языками, багровый, удушливый дым наполнял клубами хату, захватывал дыхание. Оставаться в ней дольше — значило сгореть живыми.

— За мной, Марианна! — вскрикнул Андрей. — Прорвемся через толпу!

С обнаженной саблей в руке бросился он вперед, увлекая за собой девушку.

Весь домик был уже объят пламенем, но Андрей кинулся вперед и, прорвавшись через эту бушующую стихию, одним прыжком очутился на дворе.

При виде Марианны толпа пришла в какой-то неистовый восторг.

— Вот она — ведьма, ведьма! — раздалось кругом.

— Веревок сюда! — закричали передние, не решаясь все-таки подступить к «ведьме».

Действительно, освещенная заревом пожара, Марианна была ужасна: длинные, всклоченные волосы спадали кругом черными змеями; на бледном, худом лице исступленные глаза горели каким-то страшным блеском. Крик толпы привел ее в себя.

— Ведьма! Ведьма! — захохотала она дико, подымая над головой окровавленные руки. — Так знайте же, ваша правда — ведьма я! Ха–ха–ха! Ведьма!