- Я постараюсь. Не обещаю, но буду прикладывать усилия. И я выберусь.

- Выберешься. Потому что так и должно быть, и потому, что я тебе не позволю не выбраться, - я киваю и глажу тебя по волосам.

* * *

Проходит месяц, и у меня, порядком подлеченного, но и замученного постоянным запихиванием своего ужасного состояния вглубь, не остается больше сил на терпение. И вот ты уезжаешь в Хогвартс на три дня. Я жду день, который мне скрашивает бокал виски. Я жду второй, каждые полчаса хватаясь за сигареты.

А на третий не выдерживаю и иду в ванную, достаю пачку лезвий и беру одно в руки. Раздеваюсь догола и сажусь на краешек ванны, примериваюсь и наношу первый, глубокий и болезненный порез, такой тонкий и прямой...

- Дай.

Я поднимаю глаза и смотрю на тебя очень долго, продолжая сжимать лезвие в пальцах. Так крепко, как только могу.

- Поттер, я два раза повторять не буду.

Колеблюсь, но все же вкладываю в твою руку острую тонкую пластину.

А ты сжимаешь ее полной ладонью. Наверное, в моих глазах мелькает тревога, потому что твои губы трогает ироничная, грустная улыбка. А потом ты раскрываешь руку - и лезвия нет. Ты волшебник, ведь правда?

- А теперь идем лечиться.

Берешь меня за руку и ведешь в спальню. Укладываешь на спину, раздвигаешь мне ноги и подталкиваешь колени, чтобы я не вздумал даже сопротивляться. Мне, в сущности, все равно - ведь секс с тобой всегда хорош, не так ли? А ты зачем-то смазываешь губы. Неужели потрескались?

Но ты наклоняешься и мягко целуешь каждый мой шрам и порез на бедрах. Ласкаешь рубцы, заставляя их начинать регенерацию.

Ты волшебник. Ты целуешь их в том же порядке, что я наносил себе эти зарубки на память. Я не знаю, угадываешь ли ты или знаешьнаперед, но...

я плачу. От облегчения. От любви. От отчаяния.

Когда все порезы смазаны, я провожу пльцами по твоим щекам и стираю слезы:

- Ребенок... Хватит плакать, и так все сосуды полопались, - медленно, лаская, я начинаю лечить тебя дальше, одновременно продолжая избавлять тебя от слез. - Прекращай.

Я обнимаю тебя за шею и целую в губы, чувствуя себя еще более беззащитным и уязвимым, чем раньше, но - вот парадокс! - замечательно защищенным и надежно спрятанным в твоих объятиях. Возможно, когда-нибудь я пойму, что мы с тобой должны заботиться друг о друге, но сейчас я твой ребенок, и капризно требую все больше и больше твоего внимания. Надеюсь, что ты не уйдешь, когда надоест.

- Ты мой, помни это. И не пытайся еще раз так сделать, иначе я буду сильно зол, - я сажусь и притягиваю тебя к себе, гладя хрупкие, как оказалось, плечи и податливо изгибающуюся от ласки спину.

Я открываю глаза и смотрю на тебя с легким недоверием и слабым подобием улыбки, таким привычным в последнее время.

- Я постараюсь... - и я пытаюсь раствориться в тебе, прижаться так крепко, чтобы только слиться в единое целое и забыть обо всем, через что нам пришлось пройти.

Я едва усмехаюсь:

- Старайся. Я за этим прослежу, - ты нежный, несмотря на всю свою силу, которую ты сейчас прячешь, как напоминание о прошлом. И, хоть ты этого и не узнаешь, я не против. Ты умеешь воевать и завоевывать, если так можно назвать то, что я все же принял тебя.

А я нежно целую тебя в щеку и шепчу:

- Я побуду ребенком еще совсем немного? Пожалуйста... я обещаю вырасти когда-нибудь и быть равным тебе.

- Люди, а тем более маги, взрослеют долго, так что это, видимо, будет не скоро, - я хмыкаю и треплю твои волосы, целуя в макушку. - Но всем надо пройти через детство. Иначе бесполезно взрослеть - большую часть опыта приобретают именно будучи детьми.

- Спасибо, что разрешаешь... - я трусь о тебя щекой, нежно целую в подбородок и пытаюсь как-то выплеснуть всю свою любовь.

- Тебе запретишь, - я прикрываю глаза и опускаю руки тебе на ягодицы, чуть тормозя трения, чтобы не так сильно отвлекаться от разговора.

- Я люблю тебя, - шепчу я последние связные слова, перед тем как начать активные действия.

Я не знаю, как ты это делаешь, хотя я так долго учился магии. Наверное, для этого действительно нужно быть очень могущественным волшебником: чтобы делать меня счастливым одним только своим прикосновением.

* * *

Проходит еще две недели, и за этот короткий срок я успеваю изменить свое отношение ко всему происходящему. Я использую все, что могу, на полную катушку, и теперь уже сознательно отрицаю все то, что тревожит мысли и не дает спокойно спать по ночам. Я выторговал себе право быть ребенком, выцарапал его, и теперь я буду им, пока не надоест. Я безумно благодарен тебе за то, что ты позволяешь мне им быть рядом с тобой, за то, что потакаешь моим слабостям и капризам, за то, что ты меня не бросаешь и не бросишь. Я люблю тебя.

Я внимательно отслеживаю твое настроение и поведение, но постепенно убеждаюсь, что тебя отпустило. Это правильно и постепенно я начинаю утверждаться во мнении, что этого больше не повторится - я заставляю тебя выводить шрамы и они постепенно проходят. Даже тот, что всегда служил напоминанием о боли за правду. Быть может, не зря говорят, что шрам, на котором завязано чувство вины, проходит лишь тогда, когда всем сердцем можешь себя простить?

Глава 6.

Носки со снитчами и книги на Рождество.

Я нежусь в истоме, лежа у тебя под боком и вдыхая слабый аромат лемонграсса на твоей груди. Дыхание мы уже восстановили, и теперь можно уютно сопеть, слегка подрагивая от только что полученного невероятного удовольствия.

Честно говоря, я никогда не представлял себе... такой секс. В смысле, когда я пассивный партнер. Я всегда думал о себе как о мужчине в гетеросексуальных отношениях, но быть твоим... это оказалось абсолютно неожиданным, но до одури приятным и сводящим с ума. Поднимаю на тебя глаза и улыбаюсь, очень глупо, но очень счастливо:

- С тобой так хорошо.

Я никогда не был ни с кем другим, но уверен - ни с кем так быть не может. Вообще.

Машинально киваю и запускаю пальцы в черные влажные пряди, поглаживая и размышляя:

- Отдыхай.

- И так отдыхаю, - я лениво улыбаюсь и глажу тебя по животу ладонью. Руки, кстати, ты мне постоянно мажешь кремом - или заставляешь это делать меня, - чтобы сохранить гладкую и нежную кожу. Наверное, в этом тоже есть для тебя свой кайф - а может, в этом ты выражаешь отеческую заботу.

Я сказал отеческую? Ничего себе... хотя близко к этому находится область одного вопроса, который давно меня мучает. И я, скорее всего, зря, но все же задаю его:

- Северус, а ты вообще кого-нибудь любил? Ну... до меня, - и вот тут я заливаюсь румянцем, потому что до сих пор не могу поверить, что ты меня любишь.

Недовольно морщусь. Я не люблю эту тему. Практически ненавижу и, потому, стараюсь ее не затрагивать. Но, однажды взяв за правило отвечать тебе прямо и правду, приходится продолжать, поэтому я нехотя киваю:

- Можно и так сказать.

- М... - я чувствую, что тебе не хочется говорить об этом, но не спросить то, что так и рвется, я не могу.