В другой раз «смешно» ставилось как печать: когда заходила речь об изначально неверном и дурном. Тогда это слово произносилось кратко и глухо.
Ну, вот как в моем случае.
– Давай о другом говорить, – предложил я доброжелательно.
– Ну, дав-вай! – отвечал он дурацким голосом, это было другое его любимое словечко.
– Сегодня в магазине пронаблюдал чудесный мужской подарочный набор – пена для бритья, гель для душа и презерватив, – сообщил мне белоголовый. – Это как: побрился, принял душ, надел презерватив и пошел гулять? Разумно.
Он страстно, мучительно, неустанно любил женщин. Женщины не очень хотели отвечать ему взаимностью, и мне думается, он так и не изменил жене ни разу.
О женщинах я не люблю говорить, и поэтому мы пошли на четвертый круг молча.
Трезвели потом на улице, гримасничая розовыми лицами.
– Какой красивый июль, облачный и медленный, уплывает из под… глаз, – сказал я, прервав молчание. – Мне уже надоели прежние названия месяцев. Июль надо переименовать в
– Тогда можно было бы говорить: «Не стреляйтесь в Белых лебедей», – завершил мою мысль белый и смахнул каплю хреновухи с щеки. Он иногда плакал, умел это.
День продолжился с черноголовым.
Черноголовый разводился с женой. Он не любил женщин, зато они любили его безусловно и проникновенно. А черноголовый любил политику, ему нравилось находиться внутри нее и делать резкие движения.
Он быстро сделал жаркую карьеру, и его безупречно красивое лицо, гимназическую осанку, прямые жесты возмужавшего, разозлившегося, но по-прежнему очаровательного Буратино часто можно было наблюдать на собраниях упырей, отчего-то именовавших себя политиками.
Черноголовый поднялся так высоко, что я боялся, хватит ли нам сил теперь дотянуться руками для рукопожатия. Но вечерняя наша встреча успокоила – хватило легко. Объяснялось все просто: я нисколько не завидовал ему, а сам он не терял с плеч крепкой головы, по-прежнему глядя округ себя и внутрь себя иронично.
– Наша встреча не случайна! – сказал черноголовый, широко раскрывая глаза.
Мимика его лица играла марш.
Он, обладающий идеальным слухом на слово, умел пользоваться пафосным словарем, мог себе позволить.
– Я вижу в этой встрече смысл! – сказал черноголовый, сужая глаза и наклоняясь ко мне через стол.
– Я получил сегодня замечательное предложение. Там… – он еле заметно кивнул головой.
Мы сидели в кафе возле Кремля.
Я покосился в ту сторону, куда мне указал черноголовый.
– Что ты думаешь? – спросил он меня, он вообще часто так спрашивал, в отличие от белоголового, который с большим интересом рассказывал, как думает он.
– Я думаю, это восхитительно, – ответил я на чистом глазу. – Тебе надо соглашаться.
– Я согласился, – ответил он торжественно и твердо.
Черноголовый не пил в тот вечер, но мы все равно встали и сменили кафе, и ушли от Кремля подальше, чтоб нас не подслушивали из больших, окаменевших башен.
На улице мы застали дождь, и я размазал его по лицу, а черноголовый поселил в волосах. Волосы его стекали по щекам.
Мы ночевали с белоголовым в комнатке нашей знакомой, муж которой уехал в командировку. Немного пошутив на эту тему, мы выпили за вечер одну бутылку водки, а потом вторую.
Пока выпивали, много говорили, белоголовый раздраженно, я – доброжелательно.
«Смешно! – часто повторял белоголовый, слушая меня. – Смешно!» – припечатывал он.
– Ты что, анекдоты ему рассказываешь? – не выдержала и спросила меня, выглянув из соседней комнатки, жена нашего товарища.
– Ага, анекдоты, – засмеялся я, – А так как этот вол не умеет смеяться, он просто говорит – смешно ему или нет.
– Сейчас ко мне подруга заглянет, будете ее веселить, – пообещали нам.
Белголовый оживился, хреновуха качнулась в такт настроению, лицо приободрилось.
Подруга оказалась милой, и веселить ее было настолько приятно, что пришлось пойти за еще одной бутылкой водки.
Они шли впереди, белоголовый был сдержан и уверен, девушка мягка и разговорчива. Я хромал за ними.
– Ты что отстаешь? – спрашивала меня девушка, оборачиваясь.
– Я купил новые ботинки, они болят на мне, – жаловался я.
Она оценила мою обувь и сказала:
– Знаю один отличный способ. Если жмут ботинки, нужно залить их горячей водкой.
Мы переглянулись с белоголовым.
– Ботинки, полные горячей водкой, – произнес он проникновенно.
– Отличное название для рассказа, – сказал я.
– Я первый его напишу, – заявил он.
– Нет, я, – пообещал я.
Вечер удался, особенно после того, как белоголовый, глядя на стопу нашей новой знакомой, заметил лирично, что любит все маленькое.
Я тут же раздобыл в шкафу маленькую, как наперсток, рюмочку и предложил ее другу.
– Сейчас я принесу тебе маленькие сигаретки, будешь пускать ими маленький дымок, – продолжил я, захлебываясь от хохота, – Утром приготовим тебе маленькие, как ноготки, котлетки. Покушаешь их, зашнуруешь маленькие шнурочки и пойдешь по маленькой дорожке. Только не потеряй в пути свой маленький талантик…
Мы еще долго смеялись на эту тему, и белоголовый грохотал громче всех, но потом неожиданно запечалился, разом остыв к шутке.
В полночь девушка оставила нас на кухне, среди бутылок, хлебов и сыров. Она долго одевала сапожки, а белоголовый смотрел на нее сверху.
Мы легли с ним спать в одну здоровую кровать, на белые простыни и пышные подушки, тихие, как молочные братья.
Утром белоголовый, с испарившейся из глаз хреновухой, уверял, что я гладил его ночью по голове и говорил: «Мой большой и белый дружок! Не сердись!»
День застал нас на Книжной ярмарке, где мы по-прежнему работали двумя часовыми стрелками, совершая ровные круги: белоголовый твердо, а я хромая все больнее и жальче. В нас, постепенно доливаемая, плескалась жидкость, подбираясь к ясным глазам.
Не выдержав, я рассказал белоголовому о черноголовом: меня, как песчаную башню, подмывала гордость. Башня не выдержала и обвалилась на белоголового велеричивым хвастовством за победу друга:
– Представляешь, кем он стал сегодня утром? – спешил я, буквально подталкивая белоголового разделить со мной радость.
– Смешно, – сказал белоголовый мрачно. – Он был никем и стал никем.
– Ты что? – всерьез не понял я. – Как ты можешь так говорить? В нашей стране полтораста миллионов человек, а черноголовый Сашка мой входит отныне, ну, в дюжину, самых важных, самых главных, самых самых.
– Ты же их ненавидел всегда, – ответил белоголовый.
– Я и сейчас их ненавижу. А Саша будет там единственным живым человеком.
– Смешно, – повторил белоголовый.
– Ну и дурак, – ответил я, и мы даже не поссорились, просто мне пришлось радоваться одному. В сердце моем танцевала ласковая щекотка.
День, окруживший нас теплом, гудел шмелино.
В кафе, куда мы пришли на очередном круге, мерцало теле, и я успел зацепить бледное лицо черноголового. Он, осыпанный вспышками, стоял посередь микрофонов, буквально утыканный ими, подобно святому Себастьяну. Не вместившиеся в полукруг, прижавший черноголового к стене, поднимали фотоаппараты вверх и снимали его темя, которое я совсем недавно с нежностью рассматривал, словно собирясь дунуть в него, как в черный одуванчик.
– Смотри! Смотри сам! – не сдержался я вновь, расталкивая в белоголовым радость и приязнь. – Это он! Он это! Вот он! Он вот!
На радостях мы приняли двойную дозу, и я стал бегать в кафе смотреть новости каждый час.
Черноголовый занял кабинет. Черноголовый отдал первое распоряжение, вызвавшее небольшую, как микро-инсульт, сенсацию. Черноголовый изменил соотношение сил в двух властных кланах.
– Нет, ты понял, какой он? – пихал я белоголового. – Он ведь такой молодой! Он мальчик ведь совсем!
Белголовый сидел смутно и неприветливо. На столе лежали его руки, белые и тяжелые. Они сжимались в кулаки и разжимались неохотно, как будто собирались меня ударить и никак не решались.
– Люди только начали врастать в землю, крепиться на ней, – сказал белоголовый наконец. – И тут придет юная мразь и начнет цветы топтать и рвать коренья.
– Зачем нам рвать твои коренья? – засмеялся я. – Мы что, первобытные? Ешь сам свои коренья… Ну, белый, ну, уймись!
Гонка по кругу несколько разоружила наши организмы, и к вечеру хватило сил только на коньячную бутылку, стремительно сморившую двух молодых писателей. Ночью похолодало, и я проснулся в обильном поту. Пот остро пах алкоголем.
Утренние новости включенного теле обещали к полудню новый поворот событий, касающийся вчерашнего назначения моего черноголового друга. Подозревающий нехорошее, я бродил по квартире, расчесывая живот и сжимая виски.
Белоголовый бурно плескался под душем – он вылил на себя тонну стремительной воды, и вышел бодрый и хрусткий, как свежая капуста.
В те мгновения с экрана рвался на волю юный, снятый несколько лет назад черноголовый, с ядреным красным знаменем, в коричневой униформе, изящно сидевшей на его тонком, высоком теле.
– Наш президент – половая тряпка! – выкрикивал он в толпе бритых наголо подростков. – Наш президент пахнет как пустой флакон из-под одеколона. Надо
