подсказывал, что, идя с армией столько времени ее крестным путем, деля с ней светлые дни победы, я должен испить с ней и чашу унижения и разделить с ней участь ее до конца. В душе моей происходила тяжелая борьба».

После завтрака адмирал де Робек попросил Петра Николаевича и генерала Мильна пройти к нему в кабинет. Там он сообщил Врангелю:

«Если вам угодно будет отправиться в Крым, я готов предоставить в ваше распоряжение судно. Я знаю положение в Крыму и не сомневаюсь, что тот совет, который решил собрать генерал Деникин для указаний ему преемника, остановит свой выбор на вас. Знаю, как тяжело положение армии, и не знаю, возможно ли ее еще спасти… Мною только что получена телеграмма моего правительства. Телеграмма эта делает положение армии еще более тяжким. Хотя она адресована генералу Деникину, но я не могу скрыть ее от вас. Быть может, содержание ее повлияет на ваше решение. Я повторяю, не считаю себя вправе скрыть ее от вас и, зная ее содержание, поставить вас в положение узнать тяжелую истину тогда, когда будет уже поздно».

Британская телеграмма гласила:

«Секретно.

Верховный Комиссар Великобритании в Константинополе получил от своего Правительства распоряжение сделать следующее заявление генералу Деникину.

Верховный совет находит, что продолжение Гражданской войны в России представляет собой, в общей сложности, наиболее озабочивающий фактор в настоящем положении Европы.

Правительство Его Величества желает указать генералу Деникину на ту пользу, которую представляло бы собой, в настоящем положении, обращение к советскому правительству, имея в виду добиться амнистии, как для населения Крыма вообще, так и для личного состава Добровольческой армии в частности. Проникнутое убеждением, что прекращение неравной борьбы было бы наиболее благоприятно для России, Британское Правительство взяло бы на себя инициативу означенного обращения, по получении согласия на это генерала Деникина, и предоставило бы в его распоряжение и в распоряжение его ближайших сотрудников гостеприимное убежище в Великобритании.

Британское Правительство, оказавшее генералу Деникину в прошлом значительную поддержку, которая только и позволила продолжать борьбу до настоящего времени, полагает, что оно имеет право надеяться на то, что означенное предложение будет принято. Однако, если бы генерал Деникин почел бы себя обязанным его отклонить, дабы продолжить явно бесполезную борьбу, то в этом случае Британское Правительство сочло бы себя обязанным отказаться от какой бы то ни было ответственности за этот шаг и прекратить в будущем всякую поддержку или помощь, какого бы то ни было характера, генералу Деникину.

Британский Верховный Комиссариат.

2 апреля (20 марта) 1920 г. Константинополь».

Врангель отреагировал так, как и должен был отреагировать кадровый гвардейский офицер, для которого понятие «честь» не было пустым звуком: «Благодарю вас. Если у меня могли быть еще сомнения, то после того, как я узнал содержание этой ноты, у меня их более быть не может. Армия в безвыходном положении. Если выбор моих старых соратников падет на меня, я не имею права от него уклониться».

Адмирал это решение в душе поддержал и, лишенный возможности высказаться открыто, молча пожал Врангелю руку Отказ англичан от помощи белым делал продолжение борьбы совсем безнадежным. Но о переговорах с большевиками Врангель, как и другие белые генералы, даже не думал. Он решил немедленно отправиться в Крым на британском броненосце «Император Индии». Генерал Шатилов, узнав о решении соратника, пришел в ужас: «Ты знаешь, что дальнейшая борьба невозможна. Армия или погибнет, или вынуждена будет капитулировать, и ты покроешь себя позором. Ведь у тебя ничего, кроме незапятнанного имени не осталось. Ехать теперь — это безумие». Однако, убедившись, что его доводы бессильны, он объявил, что не оставит Петра Николаевича в этот грозный час и едет с ним.

Врангель отправился навстречу судьбе: «21-го марта броненосец „Император Индии“ вышел в Крым. Море стихло. Мощно рассекая волны, уносил меня корабль к родным берегам. Там готовился эпилог русской трагедии. Над предпоследним актом ее готов был опуститься занавес истории».

Барон чувствовал, что он сам будет героем последнего акта. Его мечта стать во главе Белого движения была как никогда близка к осуществлению. Но только условия для борьбы с большевиками были сейчас гораздо хуже, чем в середине 1919 года, когда войска Деникина находились на гребне успеха, и даже чем в первой половине 1918-го, когда горстка добровольцев была слаба и лишена поддержки извне, но так же слаба была и противостоявшая им Красная армия. Но Врангель был в высшей степени честолюбив и готов был возглавить остатки Вооруженных сил Юга России, чтобы проиграть — но с честью и славой.

Генерал Александр Алексеевич фон Лампе, один из ближайших сотрудников и друзей Врангеля, вспоминал:

«Мне пришлось быть последним, с кем говорил генерал Врангель, оставляя Константинополь (перед возвращением в Крым), и он, сильно взволнованный происходящим, говорил со мною совершенно откровенно. Он шел не на праздник власти, как это думали многие, он ясно сознавал трудность и почти безнадежность задачи, которую судьба возлагала на его плечи, он понимал, что идет на тяжелый труд, на подвиг, и, тем не менее, он опять подчинился долгу и, заявив Военному совету: „Я делил с армией славу побед и не могу отказаться испить с нею чашу унижения“, — принял на себя тот крест, который и привел его к преждевременной могиле.

В некоторых кругах принято говорить, что П. Н. Врангель был честолюбив… Да, это совершенно верно, и это качество, столь нужное каждому военному, совершенно необходимо для Вождя; он был славолюбив, но он был и честолюбив в самом лучшем значении этого понятия, потому что он любил не почести, а самую честь… И он понимал значение этого слова, так как, заявив в своем первом же приказе, уже как Главнокомандующий: „Я сделаю всё, чтобы вывести армию и флот с честью из создавшегося тяжелого положения“, — он исполнил свое обещание и, не добившись победы, спас честь армии и России!»

По словам Лампе, «многие считали П. Н. честолюбивым, однако подобное упрощенное определение едва ли соответствовало действительности. Скорее он был славолюбив, т. е. обладал той чертой характера, какая, по мнению Суворова, является добродетелью для военачальника. Добродетелью потому, что побуждает на ратные подвиги».

Врангель следующим образом изложил обстоятельства своего отъезда в Крым Г. Н. Раковскому: «В момент получения ультиматума… я жил как частный человек в Константинополе и, желая принести посильную помощь родине, должен был ехать в Сербию с тем, чтобы заняться там устройством беженцев. В день моего отъезда я получил от начальника английской военной миссии генерала Хольмана телеграмму, которую мне передал верховный политический комиссар в Константинополе адмирал де Робек. Хольман передал мне просьбу генерала Деникина прибыть на военное совещание в Севастополь, где должна была произойти смена главнокомандующего. Одновременно с этим мне был передан ультиматум англичан. Учитывая всю обстановку, я видел, что предо мною встала задача: взять ли в свои руки дело, которое казалось безнадежно проигранным, и, борясь всё время против большевиков, принять на себя позор соглашательства, потому что положение казалось безвыходным. Мои друзья отговаривали меня, указывая на то, что Деникин привел армию к поражению и что я должен испить чашу, налитую чужими руками… Но я заявил им, что с армией я делил славу побед, а потому не могу отказаться испить с нею горькую чашу тяжких испытаний, и выехал в Севастополь. Участники совета отказались от выборов, не желая создавать опасного прецедента и оказывать давление на волю главнокомандующего. Однако моя кандидатура не встречала возражений».

Раковский вспоминал:

«Я спросил Врангеля:

— Какую роль в вашем назначении сыграли представители Англии?

Главнокомандующий ответил:

— Больше ничего не могу вам сказать. То, что мне известно, я сообщил вам».

Заметим, что в разговоре с Раковским Врангель гораздо подробнее, чем в мемуарах, осветил мотивы своей готовности принять командование.

Но единства по вопросу о преемнике не было. Кроме Врангеля выдвигались и другие кандидатуры главнокомандующего. М. А. Критский вспоминал: