Замерло слово. Застыло. Лежит.Слово в свинце и свинцом перевито.Вот почему здесь и радость, и жизньНабраны узким, скупым петитом.Осень пришла, как всегда, в набор,В мутную цепь равнодушных шпаций.Плакала осень — лицом в забор —В мокрых ветвях отшумевших акаций.Вечер был слеп, да и ночь слепа —Ночью в наборной шатался некто.Первые гранки проспал метранпаж,И корректуры проспал корректор.Солнце и снег, и дождь поутру.Редактор в поту, и очки сбиты:По первой странице — водой из труб —Хлынули дружно ряды петита.По снежному полю на штурм орда, —Черною дробью в снега впиться.Стрелою накрест летал карандаш,И руки в бессилье рвали страницы.Поздно — колонн завоевана грань.Последние строчки петит таранит.Редактор знал:Пропала игра.И вещи наспех легли в чемодане.А пули хлестали всю ночь в окно,И люди, как кролики, жались с опаской.На утро газетчики сбились с ног,И пахли листы непросохшею краской.<1929>{277}
278. Хирург
Я весел, здоров и как будто крепок,И сердце стучит и работает дружно,И кажется — тело — не тело, а слепок.Которому вовсе облаток не нужно.Но вдруг выбивает из круга, из такта,То бурей бросает, — то мертвым лежишь.Пошел я к хирургу. «Вот так мол и так-то.Кладите на стол и готовьте ножи».Я болен. Не сплин, не чахотка, не скука.Любви и наркоза не знаю давно.Дрожит мое сердце, и голос, и рукиПри виде белеющих яблонь весной.Я в синие ночи брожу по аллеямИ словно романтик с зарею дружу.Я болен. Вам, доктор, должно быть виднееПодайте мне маску. Я замер. Лежу.И вот я застыл, как бездушная плаха,Но брызнули слезы по впадинам щек,Когда он спокойным, уверенным взмахомУтихшую грудь пересек.Сознанье уходит, качается, вертитсяИ пульс разрывает ритмичную цепь.Сейчас вот рукой остановит сердцеИ сердце, как вишню, раздавит ланцет.И слышу: сквозь рой лабиринтов и штолен,Сквозь бред хлороформа, метель чепухиХирург говорит: «Безнадежно болен.Опасней чахотки и тифа — стихи».<1930>{278}
