Церковью многие сторонились меня. Такое явление, конечно, ненормальное. Что же я за глава Церкви, когда паства не со мною; могу ли я тогда быть желательным и для Правительства? Я и хотел совершенно освободиться от каких-либо нареканий со стороны народа и духовенства. Эта моя осторожность, как вижу, была излишней и привела меня к такому печальному результату.
На моё управление имели значение и некоторые влияния, — их я не старался избегать. Мои собратья-архиереи были неодинакового настроения в церковном отношении, одни были либерального, другие — строго церковного. С мнением последних я считался и их советами пользовался, так как народ относился к ним с большим доверием и даже называл некоторых из них столпами Церкви. Порвать с ними связь я не имел основания, и, кроме того, это значило бы порвать и некоторую духовную связь с народом, что, конечно, для меня было бы очень тяжело. Но их осуждения не выходили за пределы церковности. Замечательно, что никто из более либеральных архиереев никогда не высказал даже намёка на какое-либо порицание этих строго церковных архиереев и не называл их лицами с какой-либо политической окраской. И в беседе со мной они не касались политики, кроме разве сообщения той или другой новости, почёрпнутой из газет или обывательской молвы.
Лиц из светской интеллигенции я почти не знал и сношений с ними не имел, если не считать известного Вам случая обращения к А. Д. Самарину, как бывшему своему обер-прокурору и человеку весьма образованному и в церковной сфере. Правда, доносились пожелания, чтобы я был твёрд на своём месте и строго охранял православную веру и церковные порядки. Признаюсь, пожелания эти для меня были небезразличны, я к ним прислушивался и в некоторых случаях руководствовался ими. Но какого-либо явного и систематического влияния со стороны ли одного или группы лиц я не замечал.
Это моё несложное заявление вполне правильно отображает мою церковную деятельность в СССР. Что же касается зарубежья, то туда лично от меня она не проникала, так как я стоял совершенно в стороне от тамошних обитателей и от них не получал никаких советов и наставлений, кроме единственного письма митрополита Евлогия личного характера. Их контрреволюционную деятельность и вообще антисоветскую пропаганду я всегда осуждал. Эта деятельность слишком тяжело и печально отражается на нашем благополучии и причиняет ненужное беспокойство Правительству. Они должны дать ответ перед судом церковным, так как нарушают заветы Церкви о том, что последняя аполитична и ни в каком случае не сможет служить ареной для политической борьбы.
Митрополит Пётр Полянский 14 января 1926 года».
Евгению Александровичу всё это было уже неинтересно. Такие строки он называл не иначе как «соплями» или пережитками белых воротничков.
Поэтому в ноябре 1926 года митрополит Пётр был приговорён к трём годам ссылки. Тучков давал ему ещё немного времени подумать. Владыка же пытался возмущаться: «Считаю для себя необходимым заявить, что я всемерно протестую против указанного обвинения, так как нет никаких данных для его обоснования. Мои отношения к советской власти всегда были добросовестными и безупречными. К монархической партии я не примыкал и ни с одним человеком из этой партии не имел ни письменных, ни устных сношений. Прошу не милости, а справедливого отношения ко мне, больному старику».
Терпение чекиста-богоборца трещало по всем швам. Ведь митрополита Петра уже тайно вывозили из Москвы в Суздаль, где содержали в одиночной камере, в крепости бывшего Спасо-Евфимиевского монастыря. Евгений Александрович лично выезжал к нему на автомобиле, имея в кармане официальное разрешение на регистрацию управления Русской православной церковью. Он ещё надеялся подчинить советской власти церковь, а Петра Полянского согнуть в «бараний рог».
Затем владыку он привёз в Москву и поместил по прежнему адресу во внутреннюю тюрьму ГПУ. На этот раз Тучков напрямик предложил местоблюстителю добровольно отказаться от мсстоблюстительства. Тот категорически отказался…
В декабре 1926-го митрополита Петра этапировали через пересыльные тюрьмы в Тобольск. В феврале 1927 года доставили в село Абалак, где содержали в контролируемом обновленцами Абалакском монастыре. В начале апреля вновь арестовали и доставили в Тобольскую тюрьму. Как раз был освобождён митрополит Сергий…
По постановлению ВЦИК Петра (Полянского) выслали за Полярный круг, на берег Обской губы в посёлок Хэ, где лишили самой элементарной медицинской помощи, а 11 мая 1928 года постановлением Особого совещания ОГПУ срок его ссылки был продлён на два года.
17 августа 1930 года — новый арест и содержание в тюрьмах Тобольска и Екатеринбурга.
В очередной раз митрополит Пётр отказывается от предложения чекистов снять с себя звание Патриаршего Местоблюстителя. Их угрозы продлить тюремное заключение не пугают его.
Тогда в ноябре 1930 года против Петра (Полянского) снова возбуждается уголовное дело по обвинению в том, что, находясь в ссылке, он «вёл среди окружающего населения пораженческую агитацию, говоря о близкой войне и падении сов. власти и необходимости борьбы с последней, а также пытался использовать Церковь для постановки борьбы с сов. властью». И снова митрополит Пётр вину свою не признал, поэтому до 1931 года находился в одиночном заключении без права передач и свиданий, а затем категорически отклонил предложение Е. А. Тучкова дать подписку о сотрудничестве с органами в качестве осведомителя.
«Побеседовав» с Тучковым, Пётр (Полянский) был частично парализован, а кроме того, болел цингой и астмой. Несмотря на это, 23 июля 1931 года Особым совещанием ОГПУ его приговорили к 5 годам лишения свободы в концлагере, всё же оставив в тюрьме во внутреннем изоляторе.
В Русской Истинно-Православной Церкви позицию, занятую Сергием Страгородским, называют постыдной. Там считают, что «в свете открывшихся документов ясно видно, что в главных вопросах бытия Церкви он принял сторону богоборческой власти и сознательно противостал, при поддержке этой власти, старейшим архиереям Русской Православной Церкви: митрополитам Петру (Полянскому), Кириллу (Смирнову), Агафангелу (Преображенскому) и Антонию (Храповицкому). В результате богоборцам с помощью митр. Сергия удалось, сохранив видимость внешней оболочки канонической Церкви, изъять из неё всех истинных исповедников Христовых и заменить их предателями-иудами.
Однако, и предательство Церкви, и сыновняя преданность митр. Сергия не смогли всё же склонить советскую власть к изменению своего главного принципа, — митр. Сергий так и не смог выслужить у неё право на существование Церкви даже в таком виде в коммунистическом будущем (по крайней мере, так продолжалось до 1943 г.). Все манипуляции советской власти, проделанные её с Сергием (Страгородским), были простым тактическим ходом в общем процессе уничтожения религии. С точки зрения этой власти, митр. Сергий был для неё самым удобным иерархом из тех, которых она мота терпеть до поры до времени: он моментально и безропотно выполнял любые сё указания: бессовестно лгал перед всем миром о положении Церкви в СССР, запрещал всех неугодных власти архиереев и священников и, что самое главное, прочно удерживал Российскую Церковь в состоянии раскола».
Безусловно, есть и противоположное мнение…
По свидетельству профессора П. Гендрикса, опубликовавшем статью о Сергии в 1931 году в Голландии, «Сергий живёт теперь где-то высоко в наёмной угрюмой казарме на Воздвиженской улице, в сердце Москвы, на шумном проезжем пути. Он живёт там в бедной комнате, скорее в монастырской келье, чем в комнате, жизнь более суровая, чем монастырская, в бедности, христианском смирении, мучеником за свою Церковь, за свою веру, за свой народ… Нужно самому видеть в Москве страдающую Церковь, понять, что здесь применяется в буквальном смысле древлехристианское, древнеславянское «непротивление злу», и тогда поведение митрополита Сергия будет понятным… О, эта картина как бы из другого мира, видеть Сергия, старца с седой бородой, едущим в своей серой, длинной рясе, с единственным украшением — крестом на груди, на трясущейся извозчичьей кабриолетке — служить Литургию в одной из московских церквей. Я сам был свидетелем, как он, чрез шумные улицы, среди мчащихся трамваев и автобусов, ехал из своей квартиры на Воздвиженке в церковь св. Николы».
«Истинный пастырь, — говорил митрополит Сергий, — постоянно в ежедневном делании своём душу свою полагает за овцы, отрекается от себя, от своих привычек и удобств, от своего самолюбия, готов пожертвовать своей жизнью и даже душой своей ради Церкви Христовой, ради духовного благополучия словесного стада».
По мнению иерея А. Мазырина, заместителя заведующего отделом новейшей истории РПЦ, «понять
