Руки, инстинктивно прикрывшие промежность, упали вдоль тела и коснулись чего-то свисающего с пояса. Это складной нож Эрни на шнурке.

Она взяла его в руку и посмотрела на океан.

Мгновенно вернулись чувство вины и раскаяние.

— Я обязана тебе жизнью, — прошептала она, — и жизнью моего сына. О Эрни, как я хотела бы, чтобы ты по-прежнему был с нами!

Одиночество нахлынуло с такой непреодолимой силой, что она вновь тяжело опустилась на песок и закрыла лицо руками. Солнце еще раз заставило ее очнуться. Сантэн почувствовала, как палящие лучи начинают покалывать и жечь кожу. Сразу же вернулось ощущение жажды.

«Нужно укрыться от солнца».

Она с трудом встала и осмотрелась более внимательно.

Она стояла на широком желтом пляже, за которым возвышались гороподобные дюны. Берег был абсолютно пустынным. Он дугами уходил в обе стороны от нее до границ видимости — на двадцать или тридцать километров, решила она, — и там сливался с морем. Сантэн показалось, что это картина полного одиночества: здесь не было ни камня, ни листочка растительности, ни птицы, ни животного и никакого укрытия от солнца.

Она посмотрела на тот участок берега, куда выбралась, и увидела остатки своего плота, которые трепал прибой. Подавляя страх перед акулой, она вошла в воду по колено и вытащила перепутанные парус и веревки за линию прибоя.

Отрезав кусок брезента, она обвязала его вокруг талии, прихватив пеньковой веревкой, — получилось нечто вроде юбки. Потом Сантэн вырезала еще кусок, чтобы закрыть от солнца голову и плечи.

— О, как хочется пить!

Она стояла на краю воды и с тоской смотрела туда, где плясали в течении водоросли. Жажда была сильнее отвращения к соку водорослей, но ужас перед акулой еще сильнее, и она отвернулась от того и другого.

Хотя тело болело, а синяки на руках и ногах наливались лиловой чернотой, она знала, что ей лучше всего отправиться в путь, а идти можно только в одном направлении. Кейптаун лежит к югу. Однако ближе немецкие города со странными названиями (она с усилием вспоминала их) — Свакопмунде и Людерицбухт. Ближайший, вероятно, в пятистах километрах.

Пятьсот километров… Сантэн осознала, насколько велико это расстояние, и ноги у нее подкосились. Она тяжело села на песок.

«Я не стану думать, как это далеко. — Она наконец заставила себя встать. — Буду думать только на один шаг вперед».

Пересилив себя, она поднялась. Все тело отозвалось болью в ссадинах и синяках. Прихрамывая, Сантэн пошла вдоль кромки воды, где песок был мокрым и плотным. Через некоторое время мышцы разогрелись, скованность уменьшилась, идти стало легче.

— Думать только на шаг вперед!

Одиночество — бремя, которое одолеет, если допустить какую-нибудь слабость. Сантэн вздернула подбородок и посмотрела вперед.

Пляж тянулся бесконечно, пейзажу было присуще пугающее однообразие. Она часами шла по берегу, но вокруг ничего не менялось, и ей начало казаться, что она проделывает некую однообразную, механическую работу. Впереди простирались сплошные пески, справа — неизменное море, слева — высокая стена дюн, а над всем этим — необъятная молочно-голубая чаша небес.

— Я иду из ниоткуда в никуда, — прошептала она, и ей страстно захотелось увидеть хоть кого- нибудь.

Босые ступни начали болеть. Когда она села, чтобы растереть их, то обнаружила, что морская вода размягчила кожу, а жесткий песок ободрал ее почти до мяса. Сантэн обернула ступни полосками парусины и пошла дальше. От солнца и физического напряжения блуза пропиталась потом, а жажда стала призрачным спутником Сантэн.

Солнце прошло половину западного небосклона, а впереди появился скалистый мыс. Просто потому, что он внес изменение в скучный пейзаж, Сантэн ускорила шаг. Но почти сразу снова пошла медленнее, понимая, насколько единственный день пути истощил ее силы.

— Я не ела трое суток и не пила со вчерашнего дня…

Скалистый мыс, казалось, совсем не приближался. Пришлось сесть, чтобы отдохнуть. Почти немедленно навалилась жажда.

— Если я в ближайшее время не попью, я не смогу идти дальше, — прошептала Сантэн, вглядываясь в низкий вал черных камней, и недоверчиво выпрямилась. Глаза обманывают ее? Она быстро заморгала и посмотрела снова.

— Люди! — Сантэн заставила себя подняться. — Люди! — Спотыкаясь, она пошла вперед.

Они сидели на камнях. Она видела движения их голов на фоне светлого неба, рассмеялась и замахала им.

«Их так много… неужели я схожу с ума?»

Она попыталась крикнуть, но послышался только хриплый стон.

Разочарование, когда оно наступило, было таким сильным, что она покачнулась, как от удара.

— Тюлени, — прошептала Сантэн, и морской ветер донес к ней их печальные звонкие крики.

Какое-то время ей казалось, что у нее нет сил идти дальше. Но она заставила себя поставить одну ногу перед другой и так пошла.

Несколько сотен тюленей сидели на скалах, еще множество резвилось в волнах. Ветер доносил зловоние животных. При приближении человека они заторопились в сторону моря, потешно шлепая по камням. В стаде были десятки детенышей.

— Если бы поймать одного! — Сантэн сжала в правой руке складной нож и раскрыла лезвие. — Мне необходимо поскорее поесть…

Но, уже встревоженные, вожаки соскальзывали с камней во вздымавшуюся зеленую воду, и их неуклюжие, тяжелые движения вдруг становились чудесно грациозными.

Сантэн побежала, но этот порыв ускорил стремительный бросок темных тел через камни; до ближайшего животного оставалось не менее ста ярдов. Девушка сдалась и остановилась; едва дыша, она смотрела, как вся масса исчезает в море.

Неожиданно среди тюленей началось смятение, послышались крики, полные ужаса, писк, и Сантэн увидела, как из скал выскочили и метнулись прямо в середину тесной толпы тюленей две темные, проворные волчьи фигуры.

Она поняла, что ее появление отвлекло колонию и дало другим хищникам возможность напасть. Она не узнала коричневых гиен, потому что почти во всех книгах, посвященной исследованию Африки, видела рисунки только более крупных и свирепых пятнистых гиен.

Эти животные — «береговые волки» голландских поселенцев — были размером с мастифа, но с остроконечными ушами и косматой шубой длинного пепельно-желтого меха, который сейчас стоял дыбом от возбуждения. Они безошибочно выбрали самых маленьких и беззащитных детенышей, выхватили их прямо из-под бока у неуклюжих самок и потащили прочь, легко уклоняясь от нелепых попыток матерей защитить молодняк.

Сантэн снова побежала, и при ее приближении самки не выдержали и начали прыгать с черных скал в воду. Из кучи прибитых к берегу кусков дерева и мусора девушка выхватила дубинку и помчалась через мыс наискосок, чтобы отрезать путь ближайшей гиене.

Гиене мешал визжащий детеныш, которого она тащила, и Сантэн сумела обогнать ее. Зверь остановился, угрожающе пригнул голову и посмотрел на приближающуюся Сантэн. Детеныш обильно терял кровь из ран, там, где его шкуру прокусили клыки гиены, и плакал, как человеческий ребенок.

Гиена яростно зарычала. Сантэн остановилась лицом к зверю и взмахнула дубинкой.

— Брось его! Убирайся! Оставь его!

Она почувствовала, что ее воинственность озадачила гиену, и та, хотя снова зарычала, но попятилась на несколько шагов и пригнулась, защищая добычу.

Сантэн попыталась смутить зверя взглядом, не отводя его от устрашающих глаз хищницы и