догадаться, что это вы.

— Конечно, доктор…

Это был тот самый молодой врач, который приехал на мотоцикле лорда Эндрю и помог графу прикончить бутылку «Наполеона» в тот день, когда Майкл потерпел аварию на Северном поле.

Они перенесли носилки к живой изгороди, и врач склонился к неподвижной фигуре под серым одеялом.

— Он может выжить, если помочь ему достаточно быстро. — Он вскочил. — Но трое еще в машине. Надо вытащить их.

Они вместе вытащили из фургона остальные носилки и поставили в ряд.

— С этим все кончено. — Большим и указательным пальцами врач закрыл веки незрячих глаз и прикрыл лицо мертвеца одеялом. — Дорога блокирована, пытаться проехать без толку, и мы потеряем этих остальных, — он показал на ряд носилок, — если не доставим их в укрытие и не сможем ими заняться.

Он смотрел прямо на Сантэн. Она не сразу поняла его вопросительный взгляд.

— Дома в Морт-Омме переполнены, а дорога блокирована, — повторил он.

— Конечно, — быстро сказала Сантэн. — Несите их в шато.

Граф встретил их на лестнице и, когда Сантэн торопливо объяснила, в чем дело, с энтузиазмом присоединился к переоборудованию большого зала в госпитальную палату.

Мебель отодвинули к стенам, чтобы освободить середину пола, потом перенесли вниз тюфяки из спален второго этажа. С помощью шофера и трех помощников, отобранных врачом, тюфяки уложили на тонкий шерстяной абиссинский ковер.

Тем временем военная полиция под руководством врача выводила машины с ранеными с дороги и направляла их по аллее в шато. Врач ехал на подножке первой машины. Увидев Сантэн, он соскочил на землю и схватил ее за руку.

— Мадмуазель! Есть ли другая дорога к полевому госпиталю в Морт-Омме? Мне нужны медикаменты, хлороформ, дезинфицирующее, бинты и второй врач мне в помощь.

Его французский был вполне сносным, но Сантэн ответила по-английски:

— Я могу проехать полями.

— Вы наша спасительница. Я дам вам записку. — Он вытащил из нагрудного кармана блокнот и нацарапал записку. — Спросите майора Синклера. — Он оторвал листок и сложил его. — Передовой госпиталь в коттеджах.

— Да, знаю. А вы кто? Я должна сказать, кто меня послал.

После недавней практики английские слова легко возникали у Сантэн на устах.

— Простите, мадмуазель. У меня еще не было возможности представиться. Кларк, капитан Роберт Кларк. Но все зовут меня Бобби.

Нюаж как будто почувствовал, какое срочное у них дело, и летел по полям и виноградникам стрелой, разбрасывая комья земли из-под копыт. Улицы деревни были забиты людьми и машинами, а в передовом госпитале, разместившемся в нескольких домах, царил хаос.

Офицер, к которому послали Сантэн, оказался рослым мужчиной с мощными руками и густыми, тронутыми сединой волосами, которые падали ему на лоб, когда он наклонялся к солдату. Майор оперировал.

— Где, черт дери, Бобби? — не глядя на Сантэн, спросил он, сосредоточенный на стежках, которыми аккуратно зашивал рваную рану в спине.

Когда он тянул нить и завязывал ее, плоть поднималась розовым бугром, и Сантэн едва не вырвало, но она быстро объяснила, зачем приехала.

— Хорошо, передайте Бобби, я пошлю, что смогу, но нам самим не хватает перевязочных материалов.

Пациента сняли со стола и на его место уложили мальчишку, чьи кишки свисали неаккуратным клубком.

— На помощь никого послать не могу. Так ему и скажите.

Он принялся укладывать внутренности в брюшную полость, и солдат задергался и закричал.

— Дайте медикаменты, я отвезу их, — настаивала Сантэн. Врач посмотрел на нее и еле заметно улыбнулся.

— Экая упрямица, — проворчал он. — Хорошо, скажите там. — Он скальпелем показал через забитую людьми комнату. — Скажите, что вы от меня, и удачи, барышня.

— Вам тоже, доктор.

— Бог видит, удача нам всем нужна, — согласился врач и снова склонился к раненому.

Сантэн так же быстро примчалась на Нюаже обратно и отпустила коня в конюшню. Войдя во двор, она увидела еще три машины: шоферы выгружали раненых и умерших. С тяжелой сумкой на плече она прошла мимо них в дом и удивленно остановилась у входа в зал.

Все тюфяки были заняты, и раненые лежали на голом полу или сидели у стен.

Бобби Кларк зажег все свечи в серебряных люстрах над массивным обеденным столом и при этом свете оперировал.

Он поднял голову и увидел Сантэн.

— Принесли хлороформ? — спросил он через зал.

Она не сразу смогла ответить, нерешительно стоя на пороге: воздух в зале был уже очень тяжелый, спертый. Липкий запах крови смешивался с запахом гноя и мокрой грязной одежды; в этой грязи траншей месяцами лежали и разлагались мертвые; и еще от людей остро несло страхом и болью.

— Принесли? — требовательно спросил Кларк, и она заставила себя пойти вперед.

— Послать вам на помощь никого не могут. Вам придется работать одному.

— Станьте сбоку от меня, — приказал он. — Теперь держите это.

Сантэн вдруг окунулась в мешанину ужаса, крови и тяжелой работы. Это лишало ее и физических, и душевных сил.

Отдыхать было некогда — времени хватало только на то, чтобы наскоро выпить кофе с бутербродами, которые приносила из кухни Анна; а когда Сантэн казалось, что она уже все видела и испытала и ничто не может ее потрясти, являлось что-нибудь еще более ужасное.

Она стояла рядом с Бобби Кларком. Он рассек мышцы бедра и стал перевязывать каждый обнажающийся кровеносный сосуд. Когда открылась белая бедренная кость и врач взял блестящую пилу, Сантэн показалось, что от звука этой пилы она непременно упадет в обморок: как будто плотник пилил твердую древесину.

— Держите! — приказал Бобби, и ей пришлось заставить себя коснуться отрезанной конечности. Когда та дернулась у нее под пальцами, Сантэн вскрикнула и убрала руку.

— Живо! — рявкнул Бобби, и Сантэн взяла ногу: та оказалась теплой и удивительно тяжелой.

«Теперь нет ничего такого, что я не решилась бы сделать», — поняла она, унося ногу.

Наконец она утомилась настолько, что даже Бобби понял — она не стоит на ногах.

— Идите, прилягте где-нибудь, — приказал он, но Сантэн села возле рядового, лежавшего на матрасе. Она держала его за руку, а он называл ее мамой и бессвязно говорил о каком-то давнем дне на берегу моря.

Она беспомощно сидела рядом с ним и слушала, как меняется его дыхание; он крепче стискивал ее руку, чувствуя приближение тьмы. Кожа его была липкой и влажной от пота, глаза широко раскрылись, он крикнул: «Мама, помоги!» и затих. Сантэн хотелось заплакать, но слез не было. Она закрыла ему глаза, как это делал Бобби Кларк, встала и перешла к соседнему раненому.

Это был сержант, плотный, крепкий, почти ровесник ее отца, с широким крестьянским лицом, заросшим короткой щетиной. Из раны в груди при каждом вдохе выдувались розовые пузыри. Ей пришлось чуть ли не прижаться ухом к его губам, чтобы услышать его просьбу. Она быстро осмотрелась и увидела на буфете серебряную супницу времен Людовика XVI. Она принесла супницу, расстегнула сержанту брюки и держала посудину, а он шептал: «Простите меня, простите, такая молодая барышня. Срамота, ох срамота».